Андреас выпрямился, и с лица его будто упала серая паутина — оно очистилось и стало гладким, как в юности. Он сказал:
— Я сделаю то, что должно, — потом поцеловал учителя в лоб и в руку и вместе с Ренье вышел из дома.
Явившись во дворец, они увидели Стефа. Прохвост сменил шляпу из соломы на бархатный берет, а короб — на кожаную сумку с заклепками; вместо серого балахона он натянул короткую синюю мантию явно с чужого плеча и в таком виде расхаживал по двору, точно петух по птичнику. Заметив Ренье, мошенник развязно подмигнул ему:
— Вот и вы, наконец. Я уж решил, что ваша ученость задали стрекоча, бросив меня тут одного. Впрочем, случись так, я был бы на вас не в обиде. Благословенное место, век бы здесь оставался!
— Гляжу, ты уже сменил шкуру, — сказал пикардиец.
Суфлер выпятил грудь, гордясь собою.
— Да уж, пришлось. Я-то не настолько философ, чтобы гордиться лохмотьями. На ярмарке наряд паломника был хорош, и здесь надо быть не хуже других. Какова мантия, а? Фламандское сукно! А цвет? Такой не потускнеет! Мне бы новые башмаки, и стану не хуже господина придворного аптекаря. Уж поверьте, держать фасон я умею…
Ренье сгреб его за шиворот и хорошенько встряхнул.
— Держи, болван, только не забывай, почему ты здесь. Пользы от тебя на грош, попадешься на какой-нибудь пакости — так хоть повеселишь нас танцем на конопляной веревке.
— Ваша милость, — съежившись, пробормотал антверпенец, — ей-богу, грешно так говорить. Я предан вам до самых пяток, и польза от меня будет еще немалая.
— Поглядим, — усмехнулся Ренье, оттолкнув его. — А пока побудь здесь с моим другом.
Стеф закивал, но Андреас сказал:
— Я пойду с тобой.
— Подожди здесь, — ответил пикардиец.
— Нет, — твердо произнес философ. — Я буду с тобой или уйду вовсе.
— Тогда пойдем, — сказал Ренье.
И они отправились к дворцовой капелле и встали у дверей.
Когда совсем стемнело, оттуда вышел человек и поднял руку, благословляя пикардийца. На нем был длинный серый плащ, и лицо его скрывала маска молочно-белого стекла.
— Иди за мной, — сказал он Ренье, но тут заметил Андреаса. — Ты не один?
— Нет, — ответил пикардиец.
— Кто это с тобой?
— Мой брат-алхимик.
— Про него уговора не было.
— И все же он здесь и тоже должен пойти.
— Ты ручаешься за него?
— Как за себя.
Человек в маске кивнул и сделал знак обоим следовать за ним. Пикардиец решил, что их препроводят к епископу, но вместо этого они обошли капеллу и уперлись в стену, скрытую густым плющом. Их провожатый раздвинул жесткие плети, и под ними обнаружилась дверь, такая маленькая, что Ренье с трудом в нее протиснулся. За дверью открывался ход, ведущий за пределы дворца. Но человек в маске сразу повернул направо; он зажег фонарь и осветил узкую деревянную лестницу — по ней все трое поднялись на круглую площадку без дверей и окон. Человек в маске велел Андреасу держаться за плечо Ренье, сам же вложил в руку пикардийца конец своего пояса; после этого он погасил фонарь, и площадка погрузилась во тьму.
Пояс натянулся и повлек Ренье за собой. Андреас шел следом. Пикариец стал считать шаги, но уже на десятом ему в лицо пахнуло теплом, и слабый запах ладана защекотал ноздри. Пояс дернулся и вдруг обвис; вытянув руку, Ренье ощутил перед собой пустоту и остановился.
В темноте одна за другой стали загораться свечи, озаряя комнату, маленькую и вытянутую, с высоким потолком, терявшимся во мраке. Две стены были выкрашены коричневой краской, еще две скрывала темная материя. На полу густым слоем лежала пыль, в которой отпечатались следы их провожатого. Такая же пыль покрывала стоящую посередине скамью; а кроме нее и двух железных подсвечников и скамьи, в комнате ничего не было.
Провожатый сел спиной к свету и убрал маску. Его лицо оставалось в тени, в то время как лица Ренье и Андреаса были освещены. Философ опустил глаза, пикардиец, напротив, оглядывался с любопытством и в глубине души забавлялся играми профанов.
— Назовите себя, — велел провожатый.
Голос прозвучал приглушенно, но Ренье мог поклясться, что узнает его. Сомнений не было — перед ними сидел астролог епископа. Пикардиец подумал, что его преосвященство так же должен быть рядом, и навострил уши.
— Имена, — повторил астролог.
— Мое имя известно, — ответил Ренье, а Андреас качнул головой:
— Мое имя ничего не значит.
— И все же — назовись, — произнес астролог нетерпеливо.
Философ поднял глаза.
— Хочешь узнать, кто я? Так слушай! Я — тот, о ком говорят: он владеет тремя сторонами мировой философии.
— Ты дерзаешь называться Трисмегистом? — воскликнул астролог в изумлении.
— Дерзаю и называюсь, — ответил Андреас. — Ибо я — древо с тремя стволами и одним корнем, птица и сосуд с водой, дракон, изрыгающий пламя, гора и лев. Все это я. Творение моих рук — король, сидящий на троне. Шесть юношей стоят передо мной на коленях и просят у меня царства.
Ренье посмотрел в закрытый материей угол, и ему показалось, что складки слегка шевельнулись. Пламя свечей качнулось и затрещало. Астролог резко выдохнул. Его пальцы то сплетались, то расплетались, язык нервно облизывал тонкие губы.
— Ты очень смел или очень глуп, если говоришь столь открыто, — сказал он философу. — За такие слова тебя могут повесить на собственном языке.
Андреас посмотрел на него в упор:
— Смертный час настигнет всякого, и мук не избежать. Но кто скажет про себя: я умру в этот день? В чьей власти заставить могилу вместить труп, и труп — заключиться в могилу? Могила и труп — одно, как тело и душа, как Aelia Laelia Crispis и Lucius Agatho Priscius. «Возносясь от земли к небу и вновь возвращаясь на землю, восстанавливается единство».
— Твои слова отдают ересью, — сказал астролог.
— В ушах профана, может быть. Но станешь ли ты отрицать, что Отец наш небесный — исток всего сущего? Если мы, вышедшие из Него, с полным правом уповаем на возвращение, то и всякой сущности должно стремиться к Нему, к Огню, который превыше звезд. В Нем все едино.
— Хватит! Проповеди оставь богословам, — произнес астролог. — Вы здесь с иной целью.
— С какой же? — живо спросил Ренье. Но тот не сводил глаз с Андреаса:
— Называющий себя Трисмегистом, знаешь ли ты секрет трансмутации металлов?
Философ молчал.
— Отвечай! — крикнул астролог.
— Я не знаю иного секрета, кроме того, что скрывает природа в глубине своих недр.
— Но доводилось ли тебе самому трансмутировать серебро или иной металл?
