Домочадцы весь день и последующую ночь ходили на цыпочках, дабы половица не скрипнула, в опочивальню граф вовсе запретил входить, и лишь изредка сам заглядывал, Хворый еще выкрикивал нечто несвязное, но уже не так, как ранее. Потом и вовсе примолк и лишь чмокал, ровно материнскую грудь сосал. Повариха же попривыкла к сему состоянию и, сутки просидев возле постели, сама задремывать стала да чуть не повалилась на Лефорта. И тогда заместо нее граф сел. Данила проснулся и, позрев на Брюса, признал его, засмеялся нездорово:
— А книги вещей нету! — сказал. — И никогда не бывало! Не на что невесту менять!
Граф уж свыкся с горячечной сумятицей в голове у Лефорта и не сразу внял словам его. А вняв, ослабился,
— То есть как — нету, Данила?
— Югагиры и читать не умеют! Не то что писать! Покуда я Головина искал, чувонцев встретил. И все про календарь их расспросил.
— Ну-ну, сказывай же!
— Звезды на небе! Се и есть их календарь, сиречь вещая книга!
— Они по звездам гадают?
— И по звездам, и по солнцу, и по луне, и даже по сиянию северному! — Глаза его вновь заблистали. — А еще по огню, воде, птицам, рыбам и прочим тварям земным. Супротив звезд и созвездий у них камни поставлены, сие есть астрологическая проекция. По-чувонски называется «вещи», то бишь камни сии им вещают грядущее!
— Не ошибаешься ли ты, Данила? — с подступающей тошнотою спросил граф. — Не обманули ли тебя? На что же они за золото рисовую бумагу выменивают?
— Бумагу? — встрепенулся тот. — И сие изведал! У них промыслы не только на земле, но и в небе. Югагиры время себе добывают!
— Как же возможно добыть время?
— У меня в одежине ловчая птица зашита! Принесите, так я ее выпущу! А она уж сама лисицу словит…
Граф вынул бумажную птицу и показал:
— Не эта ли?
— Она и есть! — обрадовался Лефорт. — Вам нес, чтоб показать!
— Так как же время добывают?
— Варвары они, Яков Вилимович! И оттого думают, время — тоже добыча! Оно видится чувонцам в образе лисицы чернобурой, которую след изловить с помощью сокольца. Только несказанно дороже, и посему за бумагу золото отдают! И невдомек им, что время, оно как воздух, бери его, сколько хочешь!
— И что же они делают?
— Глупость сие есть несусветная!
— Ты сказывай! Сказывай!
— Бумагу жиром пропитывают, жилками оленьими прошивают, перья прикрепляют. — Данила захлебывался от неведомой радости. — А называется она «соколец» — птица ловчая! Позрите, ей-богу, как у нас для забав ребячьих! Но у югагиров время промышляют старые шаманы. Сначала ходят мимо своих вещих камней, гадают грядущее, и когда позрят в него, звезду в небе находят и под нею новый камень ставят.
— Зачем?
— Как — зачем? Сей камень и становится у них земной звездой, а знать, вещим. Поверье такое! С торжеством великим везут в тундру, праздник устраивают, гулянье, как у нас на Пасху, поздравляют друг друга. А шаманы тем часом уходят на промысел. Темные они люди, в суевериях погрязли. Де-мол, ежели время для будущего не добыть, то его и не будет! В один день собираются на некой высокой горе, ждут часу нужного и пускают по ветру своих ловчих птиц бумажных. И ежели сокольцы обогнут всю землю и обратно с другой стороны прилетят, то, знать, с добычей пришли и быть времени югагирам. Сколь птиц вернется, держа в когтях лисиц чернобурых, столь сроку жизни им отпущено. Они думают, где-то высоко-высоко над землею есть некий поток, река воздушная, всю землю, ровно кольцом, огибающая. И имя ей — Индигирка Небесная. В сию реку и пускают птиц ловчих! Варвары они дикие, оттого и творят забавы подобные!
Граф и сам ощутил жар, ибо болезнь сия заразною была. Крылья у бумажной птицы расправил и пустил по опочивальне.
Соколец пролетел немного, ткнулся в стену и упал лапками кверху…
Обложили Головина чувонцы, ровно зверя, стоят, разглядывают, а хозяин заимки чертежи его на песке посмотрел и говорит:
— Сдается нам, ты лазутчик воеводский. Мысли у тебя недобрые, парий.
— А чего им добрыми-то быть? — отпарировал Ивашка. — Я к вам четырнадцать месяцев шел, а вы не хлебом-солью — рогатинами встречаете. Семеро на одного… Исполать вам! Благодарствую!
И ни единым словом не пронял их: стоят и будто навершиями отточенными пощекотать хотят.
— На что тебя к нам царь Петр послал? — гнет свое чувонец.
— Ты сам угадай, на что, коль мои мысли знаешь!
— Тебе бы не след дерзить нам, парий. Мы с лазутчиками не валандаемся. Сгибаем два дерева, к ногам струним и отпускаем.
Ивашка опять на топор покосился — далековато стоит, успеют достать рогатиной. И тогда нащупал локтем нож каменный на поясе, от нижнего чина Булыги доставшийся: несмотря на свою диковинность, лешачий ножичек хоть и невелик лезвием, да широк был и настолько востер — побриться впору, не всякий железный перед ним устоит, С таким в абордажной схватке добро бы было. Ежели перекатом уйти под древки рогатин к ногам югагиров да пазгать их по животам — и кожаная одежина не спасет…
— Прежде возьми меня, чтоб струнить. Югагиры рогатины нацелили и два мягких шажка вперед сделали — не щекотать, вроде бы на воздух поднять хотят.
— Годи, ребза, — осадил их хозяин заимки и, строй покинув, к Головину приблизился, — Скажешь нам, с чем явился, мы думать будем, что с тобою сотворить.
— Я уже сказывал, раз царь послал — князю вашему отвечу. — Он встал. — Лучше пойдите да позовите.
— А кто с тобой пришел? — Югагир на избу глянул. — И в храмине моей почивает?
У Ивашки сердце екнуло — прознали!
— Не твоего ума дело, кто! — огрызнулся. — Зови Оскола и все тут! С тобой говорить не стану.
— Князь никого не велел к себе и близко подпускать, — заявил тот. — И всякому, кто найти его попытается, быть деревами разорванным.
— Ну, коль вы грозные такие, как знаете! Я вот сделаю челн и уйду от вас, ничего ему не сказав. А когда он прознает, зачем приходил, поздно будет. И с вас, поди, по три шкуры спустит, что не донесли ему.
— Допрежь мы с тебя скору спускать станем, покуда не заговоришь, — в задир пошел чувонец. — И с заимки сей никуда не выпустим! Без нашего желания ты отсюда и шагу сделать не сможешь, а на челне своем, так ежели только в последний путь.
Головин вспомнил, как они с Варварой кругами по лесу ходили, и угрозам югагиров внял. Однако сдаваться не собирался.
— Чего Распута страшится? Вас вон сколько! Да еще, верно, другие по лесам сидят, а я один. Труса празднует, что ли?
— Что празднует Оскол, дело не твое, парий! Ты пред нами ответ держи!
Когда тебе семь рогатин в грудь целят и столько же пар глаз поедом едят, тут ничем, кроме отваги да ярости, не возьмешь. Чуть слабину почуют — запорют, как зверя, в рем-ки, в лохмотья посекут.
