Севка приставил ствол «МП» к животу Учителя.
– Ты – заслужил. И я мог бы забрать тебя с собой и по дороге, в качестве развлечения, все тебе вернуть. Все до капельки…
Учитель замолчал, только дышал часто и с хрипом, глядя, приподняв голову, на автомат в руках Севки. Капельки пота текли по щекам.
Люди вокруг молчали.
– Сева, – позвал Костя. – У нас не так много времени…
Учитель с надеждой посмотрел на него. Если мало времени, может, даже убивать не станут… или хотя бы мучить не будут… Просто убьют…
От хаты, заголосив, к Учителю бросилась казачка, та самая, что требовала вчера не пачкать в хате.
Костя ударил ее автоматом, оттолкнул к бабам, они вцепились в кричащую казачку, пытаясь удержать на месте. Та вырывалась, пока ее не повалили и не придавили к земле, лицом в пыль.
– Я пришел за своими документами, – сказал Севка. – Где они?
– В хате, – выдохнул Учитель. – На столе… Там все документы…
– А пленные где?
Учитель не ответил.
– То есть ты, сволочь, всех?.. – спросил Севка.
Учитель закрыл глаза.
– Костя, сходи в хату, там на столе – документы. Забери. И наши револьверы – тоже. У тебя в кобуре, Учитель, не наше оружие?
– Н-нет… Ваше – там, в хате, на лавке… Григорий просил и Фома… – Учитель облизал губы. – Вы бы… ноги мне перевязали… истеку ведь…
– Но вы же историк, должны знать – это смерть патрициев. И это – не очень больно.
– Кости… у меня, кажется, кости сломаны…
– А это уже больнее, – кивнул Севка.
Пока Костя бегал в хату, Севка не сводил взгляда со стоявших вокруг людей. А те – с него. Даже дети испуганно молчали, прижимаясь к матерям и бабкам.
– Есть, – сказал Костя, перепрыгнув со двора через плетень.
С база, подумал Костя, у них двор, кажется, называется баз.
– Давай в машину, – приказал Севка и наклонился к Учителю. – Ты напрасно все это затеял. И людей напрасно подставил… Я специально выяснил – не будет вам ни удачи, ни мести… В январе все закончится под Сталинградом, и вы побежите вместе с немцами. Потащите за собой женщин, детей, стариков… Через всю Европу потащите, пытаясь спастись. Убивать будете ни в чем не повинных людей, чтобы заслужить у немцев спасение… Вас поселят в Италии, и вы будете убивать итальянцев за то, что они хотят выгнать немцев со своей земли и уничтожить своих фашистов… Это месть большевикам? Из Италии вы побежите дальше, не находя себе пристанища, пройдете через Альпы, устелив дороги телами своих близких… Доберетесь до англичан, а они… они с европейской порядочностью и очень демократично передадут вас большевикам. Всех – мужчин, женщин, детей… Как скот на бойню, не пожалеют… И знаете, Учитель, что самое странное в этой истории? А то, что большевики оставят большинству из вас жизнь. Погонят в Сибирь… и еще куда-то, но не станут убивать возле дороги, не станут вешать… Слышите меня, Учитель?
– Д-да…
– Плохо тебе?
Учитель застонал.
Он поверил этому красному командиру, каждому слову поверил, и было от этого больно, так больно, что даже боль в перебитых ногах стала не такой огненной.
– Ладно, – сказал Севка. – Нам пора…
Палец сам собой нажал на спуск автомата, пуля пробила сердце Учителя и вошла в землю, словно и ее хотела убить.
Костя завел мотор.
Севка подошел к бронеавтомобилю, взялся за поручень…
Сзади грохнул выстрел. Пуля ударила в броню возле самой головы Севки. Крохотный осколок зацепил щеку, оставив ожог.
Севка быстро обернулся, вскидывая «МП».
Девчонка, та самая, с красной лентой, что собиралась вручать немцам цветы, каким-то образом успела схватить винтовку и выстрелить. Не попав с первого выстрела, она торопливо передергивала затвор – и не могла. Руки тряслись, затвор перекосило.
Бабы с визгом бросились в стороны, потащили за собой детей.
– Не нужно! – крикнул Севка.
Затвор винтовки, наконец, скользнул вперед, досылая патрон, девчонка подняла оружие.
– Не нужно… – повторил Севка. – Не…
Хлопнул наган. Пуля попала девчонке в лицо, винтовка отлетела, а девушка упала на землю как подкошенная.
– Давай в машину! – крикнул Костя, все еще целясь из нагана в толпу. – Или ты хочешь всех перестрелять?
Севка запрыгнул в бронеавтомобиль.
…К вечеру машину пришлось бросить – двигатель перегрелся, заглох и отказался заводиться.
Бронеавтомобиль подожгли и дальше пошли пешком.
Они так и не обсуждали то, что произошло на хуторе. Севка не поблагодарил Костю, а тот не сказал ни слова о том, что в следующий раз и так далее…
Они шли пять суток, вначале – днем, с небольшими привалами ночью, но на второй день попали под удар сто двадцать третьего «хеншеля». К тому моменту они уже собрали по степи почти сотню бойцов. Кого пришлось припугнуть расстрелом, кто пошел в колонне с командирами добровольно и даже с радостью, а троих пришлось в самом деле расстрелять.
Лично Севке. Своей рукой. И Косте сказал, чтобы не лез.
Двух красноармейцев, у которых в карманах оказались немецкие листовки-пропуска в плен, и красного командира, старшего лейтенанта, который попытался зачем-то застрелить Севку.
Когда на второй день пути заметили в небе над головой биплан, решили – все решили, даже те, кто был на фронте с июня сорок первого, – что это «У-2». Ну, не вязалось в голове, что у немцев – у самих немцев! – может быть такая вот этажерка на вооружении. Медленная, тарахтящая, словно швейная машинка.
Только у наших может на втором году войны летать такое. «Рус-фанер» – вот что это, подумали все, а оказалось, что это был «немец-дюраль». Штурмовик снизился и, не обращая внимания на приветственные крики и взмахи рук, ударил из двух пулеметов.
Бомб у него не было, видимо, возвращался «хеншель» домой и решил немного подработать на стороне. Идейный летчик попался. Пока не расстрелял остаток патронов по мечущимся в ужасе людям, не успокоился. И только потом улетел, оставив после себя полтора десятка убитых и два десятка раненых.
Дальше шли молча.
Трудно что-то говорить, когда пришлось оставить в овраге двенадцать тяжелораненых товарищей. Противно не то что разговаривать, даже смотреть друг на друга противно. Кто-то пытался возражать, но Севка сказал, что сердобольные могут остаться с ранеными. А он, лейтенант Залесский, обещает, что при первой же возможности отправит сюда санитаров. Или самолет. Севка сделал пометку на карте и обвел взглядом угрюмо стоявших бойцов, приглашая вызваться добровольцев.
Как ни странно, но двое остались.
Один – студент-медик, ушедший на фронт прямо из института, и шустрый мужичонка с бегающими глазками под мохнатыми бровями.
– Ты осторожнее с ним, – тихо сказал Севка студенту перед уходом. – Он может и тебя…
