Два дня буря ревела не умолкая. Часть этого времени я проспал, стараясь забыться, но всякий раз, когда я просыпался, снова слышал их, и звуки любви мучили меня. Может показаться странным, но я не испытывал подобного горя, когда моя госпожа делила постель с царем. Однако, с другой стороны, ничего странного в этом не было, так как старик ничего не значил для нее.
Теперь же я погрузился в новый мир пыток. Легкие вскрики, стоны и шепот разрывали мое сердце. Ритмические всхлипывания молодой женщины, в которых не было боли, казалось, вот-вот погубят меня. Громкий крик окончательного восторга обжигал сильнее, чем удар кастрационного ножа.
Наконец ветер постепенно затих, и его рев превратился в стон. Свет снаружи усилился, и я понял, что начинается третий день моего заточения в этой могиле. Я поднялся на ноги и окликнул влюбленных, не осмеливаясь войти во внутреннее помещение усыпальницы. Сначала никто не отвечал, а потом госпожа моя заговорила хриплым, изумленным голосом, словно эхо потустороннего мира, раздавшееся в пещере:
– Таита, это ты? Мне почудилось, будто я умерла во время бури и меня отнесло к западным полям рая.
Мы не могли долго оставаться в пещере, когда самум прошел. Царские охотники уже наверняка искали нас. Буря полностью оправдывала наше отсутствие: выживших участников охоты, без сомнения, разбросало по страшным безводным холмам на границе пустыни. Однако поисковый отряд не должен обнаружить нас в обществе Тана.
Мы с Таном едва успели обменяться парой слов за последние несколько дней, а нам нужно было многое обговорить. Стоя у входа в усыпальницу, мы торопливо обсуждали наши будущие действия.
Госпожа моя была тихой и спокойной. Раньше мне редко удавалось видеть ее такой. Она больше не была прежней неутомимой болтушкой и с какой-то новой значительностью стояла рядом с Таном, глядя ему в лицо. И напоминала мне жрицу, которая совершает богослужение перед статуей своего божества. Глаза не отрывались от его лица, она то и дело протягивала руку, чтобы коснуться и удостовериться, он ли стоит перед ней.
Когда Лостра касалась Тана, он замолкал, о чем бы ни говорил перед этим, и смотрел в ее темно-зеленые глаза. Мне приходилось окликать его, чтобы напомнить о незаконченных делах. Перед лицом такого обожания мои собственные чувства казались низкими и грязными. Я заставлял себя радоваться чужому счастью.
Наш разговор занял много времени, что вовсе не было благоразумным. Я обнял Тана на прощание и погнал нашего ослика из пещеры в рассеянное сияние, которое наполняло воздух, светившийся от тонкой желтой пыли. Госпожа моя задержалась внутри, и я подождал ее внизу, у подножия холма.
Оглянувшись, я увидел, как они вышли из пещеры. Остановились и долго смотрели друг на друга не прикасаясь, потом Тан повернулся и большими шагами поспешил прочь. Госпожа смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, затем спустилась ко мне. Шла будто во сне.
Я помог ей взобраться в седло, и, когда поправлял подпругу, она наклонилась и взяла меня за руку.
– Благодарю тебя, – просто сказала Лостра.
– Я не стою твоей благодарности.
– Я – самое счастливое существо в мире. Все, что ты рассказал мне о любви, правда. Прошу тебя, порадуйся за меня, даже если… – Фраза осталась незаконченной, но я внезапно понял, что моя госпожа знает самые тайные мои чувства. И в своей великой радости печалится, что причинила мне боль. В этот миг мне казалось, что я любил ее больше, чем когда бы то ни было.
Я отвернулся и пошел вперед, ведя ослика в поводу. Мы направились к Нилу.
Один из царских охотников разглядел нас с дальнего холма и, приблизившись, весело окликнул.
– Мы разыскиваем вас по приказу царя, – сообщил он, поспешно подбегая к нам.
– Царь спасен? – спросил я.
– Цел и невредим и сейчас находится в своем дворце на острове Элефантина. Приказал привести к нему госпожу Лостру, как только ее найдут.
Когда мы сошли на пристань у дворца, Атон уже был там, пыхтя от облегчения и раздувая свои крашеные щеки. Он суетился вокруг госпожи.
– Охотники обнаружили тела двадцати трех несчастных, погибших во время бури, – сказал постельничий с каким-то отвратительным наслаждением. – Все были уверены, что и вас также найдут мертвыми. Я же, однако, молился в храме Хапи за ваше счастливое возвращение.
Атон, казалось, был очень доволен собой, и меня разозлила его попытка присвоить себе спасение моей госпожи. Он едва дал нам время помыться на скорую руку и смазать сухую кожу благовонными маслами и сразу потащил нас на встречу с царем.
Фараон был по-настоящему растроган, когда госпожа моя снова вернулась к нему. Я уверен, он начал любить ее не меньше других своих жен, и не только за то, что она обещала ему бессмертие в лице его сына. Слеза скатилась с ресниц и чуть смазала грим на щеке, когда госпожа встала на колени перед ним.
– Я думал, ты погибла, – сказал Мамос и уже хотел обнять ее, но дворцовый этикет помешал этому, – а вместо этого нахожу, что ты стала еще красивее и милее, чем когда бы то ни было. – Это было правдой; любовь, словно колдовство, наделила мою госпожу сиянием золота.
– Таита спас меня, – сообщила она фараону. – Он отвел меня в укрытие и охранял все эти ужасные дни. Без него я бы погибла, как и многие другие несчастные.
– Это правда, Таита? – спросил фараон, и я, придав своему лицу самое скромное выражение, пробормотал:
– Я всего лишь скромное орудие в руках богов.
Он улыбнулся мне, потому что и меня тоже полюбил в последнее время.
– Ты оказал мне множество полезных услуг, о смиренное орудие богов! Однако последняя твоя услуга самая ценная. Подойди ко мне!
И я преклонил колено перед ним.
Атон встал сзади меня с маленьким ларцом кедрового дерева в руках. Он открыл крышку и протянул ларец царю. Фараон достал золотую цепь. Она была сделана из чистейшего золота и несла на себе отметку царских ювелиров, свидетельствующую о том, что вес ее составляет двадцать дебенов [2].
Царь поднял цепь у меня над головой и заговорил певучим голосом:
– Я награждаю тебя «Золотом похвалы». – Он опустил цепь на мои плечи, и тяжесть золота наполнила меня радостью. Награда эта – знак высочайшей благосклонности фараона, обычно ею награждали военачальников, послов или высокопоставленных чиновников, таких как вельможа Интеф. Сомневаюсь, чтобы за всю историю Египта эта золотая цепь когда-либо возлагалась на шею низкого раба.
Однако это не было единственной наградой, которой суждено было свалиться на меня, так как госпожа моя не могла позволить, чтобы кто-то превзошел ее. Тем вечером, когда я прислуживал ей во время купания, она вдруг отпустила рабов и сказала мне, встав передо мной совершенно обнаженной:
– Ты можешь помочь мне одеться, Таита. – Она позволяла воспользоваться этой привилегией только в минуты особого ко мне расположения. Знала, как я наслаждался теми мгновениями, когда мы оставались с ней наедине в столь интимной обстановке.
Ее прелести скрывали только блестящие локоны черных волос. Казалось, что дни, проведенные с Таном, наполнили все существо этой юной женщины новой красотой. Она сияла. Как лампа, помещенная в кувшин из алебастра, светится через его прозрачные стены, так же лучилась госпожа Лостра.
– Мне даже не снилось, что тело мое, этот жалкий сосуд, может вмещать столько радости. – С этими словами она оглядела себя и погладила по бедрам, словно приглашая меня сделать то же самое. – Все, что ты обещал мне, сбылось, пока я была с Таном. Фараон наградил тебя «Золотом похвалы», и мне тоже следует показать, как я ценю тебя. Я хочу, чтобы и ты разделил мое счастье.
– Служить тебе – единственная желанная награда.
– Помоги мне одеться, – приказала она и подняла руки над головой.
Груди изменили свою форму. В течение всего этого года я наблюдал, как они росли и из маленьких незрелых фиников превратились в округлые гранаты цвета густых сливок, более прекрасные, чем драгоценные камни или мраморные статуэтки. Я поднял над ней прозрачное ночное одеяние и медленно опустил его. Оно тихо соскользнуло на тело. Одежда закрыла, но не скрыла ее прелести, так же как утренняя дымка не может скрыть красоту вод Нила на рассвете.
