похищать членов богатых мафиозных семей. Наркоторговцы нанесли ответный удар. Медельин фактически стал зоной боевых действий, где подростков сотнями вербовали в киллеры. При этом, несмотря на давление колумбийской полиции и судов, наркоторговцы избегали судебного преследования, попросту убивая любого судью, согласившегося подписать против них ордер.
На угрозу экстрадиции в США Эскобар и его соратники отреагировали «наркотерроризмом»: на улицах колумбийских городов взрывались грузовики с тоннами динамита. Журналистов и политиков, выступавших за экстрадицию, убивали или похищали. Медельинский картель буквально словом и делом – насилием и запугиванием – сопротивлялся аресту и экстрадиции. В конце концов Эскобар и другие предложили сдаться в обмен на гарантии невыдачи. В 1991 году сделка наконец состоялась. Эскобар переехал в тюрьму, специально построенную недалеко от Медельина, по иронии судьбы, в бывшем наркологическом учреждении. Несмотря на то что он находился под стражей, мягкие условия заключения позволили ему не только окружить себя роскошной мебелью и привычными вещами, но и продолжать контролировать свои незаконные предприятия, только теперь дистанционно. Не прошло и года, как он сбежал из «курятника». Но теперь, несмотря на 3 миллиарда накопленных долларов, Эскобар влачил довольно жалкое существование, постоянно будучи в бегах. Наконец в 1993 году колумбийская полиция смогла его найти, отследив звонок сыну. Эскобар все еще разговаривал по телефону, когда к двери подошла полиция. Самый известный преступник в мире бесславно погиб, рухнув с крыши Медельина.
Тем временем начатая им торговля наркотиками стала источником дохода для партизан. Включение партизанских армий в наркобизнес угрожало дальнейшей эскалацией конфликта в Колумбии. По крайней мере, на какое-то время колумбийское правительство стало третьим по величине получателем американской помощи в мире. Меж тем неудачные – раз за разом – переговоры с партизанами привели к избранию Альваро Урибе, жесткого президента, намеренного одержать военную победу. Бедняки, перемещенные из зон боевых действий, снова хлынули в колумбийские города, уже невероятно раздувшиеся за два поколения быстрого роста. Страдания Колумбии по-прежнему далеки от завершения.
11
Неолиберализм и настоящее время
На смену холодной войне пришел неолиберализм. Какое-то время казалось, что национализм себя исчерпал.
В Латинской Америке 1990-х национализм определенно казался устаревшим, смущающим деревенским родственником, дискредитированным позицией поколения 1960-х. Латиноамериканские революционеры (за пределами Кубы) едва ли могли надеяться на поддержку со стороны Советского Союза, но им всегда нравилась идея принадлежности к мощному международному движению. Фактически революционеры-марксисты всегда считали себя движущей силой истории, но теперь эта волна схлынула. Распад СССР оставил США – чемпиона мира по капитализму – единственной военной сверхдержавой. Крах коммунизма в Европе и либерализация китайской экономики лишили капитализм серьезного соперничества с какой бы то ни было альтернативной экономической системой. Капитализм остался единственной игрой «во дворе», как, впрочем, и на всей планете, и правила этой игры устанавливали США с их влиянием в международной экономике. Но если припомнить, какая идеология возникает вместе с капитализмом и почти всегда сопровождает его, – нас поприветствует либерализм. Вот почему после холодной войны либерализм естественным образом восстановил свою популярность повсюду в Латинской Америке. Новое поколение либералов стали называть неолибералами просто потому, что они новые, а не потому, что их идеология отличается от прежней. К лучшему или худшему, но именно неолиберализм – с привычным акцентом на свободную торговлю, экспортное производство и теорию сравнительных преимуществ – безраздельно доминировал в Латинской Америке на рубеже третьего тысячелетия.
К середине 1990-х могло показаться, что каждый президент в регионе – неолиберал. К примеру, Фернанду Энрики Кардозу, бывший профессор марксистской социологии, известный теоретик зависимости, вдохновивший поколение радикальных социологов по всей Латинской Америке и США в 1970-х и 1980-х, будучи избран в 1994 году президентом Бразилии, правил отнюдь не как профессор-радикал. Если единственная игра – капитализм, рассуждал он, Латинская Америка должна сыграть в нее и победить. В эти же годы президентом Аргентины дважды избирался лидер перонистов, и президенты ИРП в Мексике, предполагаемые наследники другой великой националистической традиции, правили как неолибералы. И Карлос Салинас, и Эрнесто Седильо, в 1990-х возглавлявшие Институционально-революционную партию, проходили профессиональную подготовку в области неолиберальной экономики в университетах Лиги плюща США. Соответственно, неолибералы получили поддержку правительства США и подняли паруса, чтобы поймать ветер глобализации.
Постепенно неолибералы отбросили все атрибуты экономического национализма и приняли либеральную веру в свободный рынок. Они продали или приватизировали государственные корпорации и государственные службы, созданные националистами по всей Латинской Америке, эти прежние декларации экономической независимости. Государственная бюрократия сама по себе нередко оказывалась неэффективной, а государственные телефонные и нефтяные компании в Латинской Америке и вовсе потерпели фиаско. Неолибералы, отдавшие предпочтение свободной торговле, снизили пошлины на импорт, которые националисты прежде подняли для защиты латиноамериканской промышленности. Они дерегулировали потоки капитала, сняв ограничения на прибыль, которую транснациональные корпорации могли свободно вывозить из страны каждый год. Они сократили или отменили националистические субсидии, делавшие основные продукты и общественные услуги доступными для бедных. И они начали тотальные атаки на инфляцию, которая существенно подрывала функционирование рынка. Однако все, что делали теперь неолибералы, уже было опробовано в Латинской Америке до 1930 года. Их идеи обернулись крайне неравномерным экономическим ростом, который в конце концов привел к обратному результату.
Тем не менее неолибералы завоевали определенный авторитет, проведя Латинскую Америку через долговой кризис, начавшийся в 1980-х. Тогда многие страны с трудом справлялись с выплатами по внешним долгам, резко ставшим неподъемными из-за повышения мировых цен на нефть и крупных краткосрочных займов 1970-х. Неспособные с этим справиться, Мексика и Бразилия в 1982 году временно прекратили выплаты. Поскольку мировые процентные ставки в 1980-х резко выросли, кредиты пришлось рефинансировать по гораздо более высоким ставкам. Государственные долги Латинской Америки росли как грибы, государственный долг США – тоже. Разница состояла в том, что долги Латинской Америки были «внешними» и принадлежали в основном иностранным банкам. Внешний долг региона в целом вырос со 105 миллиардов долларов (1976) до 397 миллиардов долларов (1986), причем больше всего задолжали Мексика и Бразилия. Страны, объявившие дефолт по внешним долгам, оказались международными банкротами, изолированными от финансового мира.
Иностранные кредиторы, такие как влиятельный Международный валютный фонд (МВФ), считали, что решение проблемы неплатежеспособности Латинской Америки – политика свободного рынка, и с энтузиазмом продвигали неолиберальные правила так называемого Вашингтонского консенсуса. Стремясь стимулировать неолиберализм в Латинской Америке, иностранные кредиторы постепенно «конвертировали» внешние долги в долгосрочные облигации. В 1990-е эти долги продолжали расти, но теперь страны-заемщики могли платить. МВФ обычно настаивал на сокращении социальных расходов, и бедняки Латинской Америки почувствовали затягивание поясов на
