– но что делать, отец духовный, хоть шельма, целуй его в руку. Я пил чай, он влез на порог, должен был просить; я налил ему рома… а сказать правду, простой водки. Поп разговорился, точно мешок развязал… Он знает, что я с благочинным и с протоиереем в лучших отношениях. Наконец после второй рюмки, целуя меня уже в руку, говорит на ухо, что в деревне беглый рекрут, наверно, прячется, что его какой-то холоп у себя держит, что можно бы из этого что-нибудь вытянуть, а, упаси Боже, потом узнают, всем беда будет. Я нажал на него, он поведал мне, где, как… Хорошо… Назавтра я на разведку, формальное следствие, но секретное, я напугал холопов… пока мне один не признался, что у соседа его есть какой-то человек, якобы паробок, который в его поле работает, нигде не показывается, а спит у него в подвале… Напав на эту тропу, я узнал, кто он такой.
– Ба! Ба! Кто тебе сказал, что это он? Это просто домысел… может, простой рекрут…
– А я тебе говорю, что он, – сказал Пратулец, – что тебе до того, тогда мне коней не дашь. Ещё, когда старый Зенчевский, их отец, там хозяйничал, они всегда со всеми холопами в лучших отношениях были. Наверное, сами из холопов происходят, потому что жили с ними, лечили, кормили, делились последним куском хлеба – также вся деревня дала бы себя за них замучить… и я бы ничего ни от кого не узнал, если бы не чужой паробок с другой деревни. Они бы его никогда не выдали…
Справник стоял задумчивый.
– Ну, точно? Точно? – спросил он ещё.
– Убедишься… но времени нельзя терять. Сегодняшней ночью мы поедем с жандармами… и возьмём, как лиса в яме. Ночует в подвале, одна дверь в него, маленькая дыра, горловина в подвале узкая, и кот бы оттуда не вылез… Впрочем, обставившись вокруг…
Шувала весь дрожал и улыбался от сатанинской злости.
– Ну! Наконец! – воскликнул он, обнимая приятеля и вытягивая стакан пунша. – Э! Не пожалею пары вороных…
ежели мне в руки попадётся, и ты глупец, если бы хотел, я дал бы тебе четырёх коней и кочь, и упряжь, и триста рублей за этого человека.
Пратулец пожал плечами.
– Ну! Глупец! – сказал он. – Это правда, но приятель…
Справник живо позвонил.
– Эй! Секретаря!
Через мгновение появился позванный, немного пьяный, но могущий ещё стоять на ногах…
Шувала посмотрел на него.
– Ты пьяный?
– Упаси Боже…
– Эй! Эй! Степан Никитич… снова… во время службы…
– Упаси Боже! – воскликнул Степан Никитич, но на каждом слове икал.
– Бездельник!
– Упаси Боже… я принимал лекарство.
– Да! А тут нужно ехать в повет…
– Я готов…
– Чтобы всё было готово… четырёх жандармов, четырёх из инвалидной команды самых лучших… брички… коней… и чтобы живая душа ничего не знала.
– Слушаюсь, полковник!
– И чтобы был трезвый, как мать родила…
– Слушаюсь, полковник! Ещё два человека из стражи не помешают? – он поглядел на Пратульца, который головой дал подтверждающий знак.
– Из тюрьмы взять пару кандалов… и верёвки… Кто знает, может, пригодится.
– Слушаюсь…
– В сумраке, чтобы было всё готово.
– А в полночь в дорогу, – добавил Пратулец, – не раньше.
– В полночь…
– Время есть. Чтобы был трезвым! – добавил полковник грозно.
Секретарь с икотой вышел, а два приятеля запили пуншем надежды.
* * *
Ночь была уже зимняя, холодная; осень вдруг перешла в морозную пору, иногда падал мелкий снежок и белил замёрзшую землю; земля, промоченная долгими дождями, крепла и затвердевала от северного ветра… небо с вечера покрывалось густыми снежными тучами. В маленькой деревеньке, согласно сельскому обычаю, огни были погашены почти везде, в немногих оконцах горело, потому что люди предпочитают вставать зимой до рассвета, чем долго протянуть вечерницу. Только в корчме и нескольких усадьбах блестели красным цветом закопчённые окна.
Поход на несчастного эмиссара был предпринять со всеми возможными осторожностями, дабы его не выпустить и не всполошить снова. Перед деревней оставили брички, люди под командой знающего местность были посланы в обход над Стиром для окружения хаты и подвала. Сам справник, оснащённый пистолетами и саблей, в товариществе жандармов тихо и осторожно крался под хатами. Сабли несли в руках, чтобы не звенели. Тепло укутанный Пратулец сопровождал приятеля.
В деревне, кроме бдительных собак, которые проснулись, и, почуяв чужих, начали лаять, живого голоса слышно не было. Колонна шла медленно, молчаливо… наконец Пратулец показал Шувале ту хату, окружённую берёзами и прикрытую скелетом старой груши. Глаза немного привыкшие к темноте, различили, что солдаты, отправленные вперёд, уже потихоньку занимали положение. Стояли они густо во дворе с заряженным оружием, сохраняя как можно более глубокое молчание. Не без сердцебиения полковник вошёл в открытые ворота и, дав команду солдатам, приказал стучать в хату. Света уже в ней не было. На стук не сразу вышла женщина в наброшенном на плечи кожухе.
Велели выйти хозяину, но его дома не было – оказалось, что он стоял у асессора в Торчине на так называемой стойке – еженедельный службе, по очереди отбываемой всеми деревнями; более тяжёлой барщины, чем эта, представить себе трудно. Устрашённая баба, заметив во мраке столько людей, дрожала, не в состоянии говорить, и плакала. Но за ней вскоре показался батрак, которого сразу схватили по приказу справника солдаты. Его сжали, чтобы сам проводил в подвал, где должен был прятаться шпион.
Батрак клялся, что ни о чём не знает, начинали его уже бить прикладами, а справник бил его кулаком, когда Пратулец обратил внимание, что напрасно теряют время, потому что подвал тут же… виден.
Жандармы уже ломали в него дверь… один из них впереди нёс зажжённый фонарь в руке… в глубине подвала ничего слышно не было. Но когда петли лопнули и дверь упала, а вход открылся, свистнула пуля и поразила первого, который ставил на порог ногу. Второй жандарм, видя это, отступил. Пратулец, стоящий сбоку, убежал за угол. Полковник скрылся за грушу… но начал кричать и звать людей, чтобы шли и беглеца живым или мёртвым взяли…
Никто, однако, не отважился подступить, раненый жандарм лежал на земле и стоном напоминал о грозящей опасности. Напрасно Шувала впадал в ярость, угрожал, ругался, – люди его подходили к двери сбоку… а при малейшем шелесте с тревогой отступали. Минута этой неопределённости продолжалась довольно долго, и Шувала начинал бояться, как бы, пользуясь тёмной ночью и переполохом, узник не убежал силой. Пратулец напал на мысль выслать нескольких солдат с карабинами, чтобы через горловину подвала, сделанную из досок и немного выступающую над землёй, выстрелили внутрь… других расставили у двери. Было это средство, выбранное на удачу, за неимением лучшего, потому что не размера этого укрытия, ни направления той горловины никто не знал… узник от выстрелов мог спрятаться в угол. Несчастье, однако, хотело, чтобы это оказалось
