лицо Мияке ударил тяжелый смрад гниющей плоти. Открыв глаза, он понял, что увиденное во дворе было только «цветочками»…
Вечером, вернувшись в казарму, Мияка отказался идти в столовую: он и представить себе не мог, чтобы после увиденного нормальному человеку мог полезть кусок в горло. И тут же осознал, что его мучения еще не кончились: сделанные им наброски предстояло завершить и раскрасить, как было велено.
Преодолевая приступы тошноты, Мияка принялся раскрашивать эскизы. К его собственному удивлению, не имея медицинского образования и даже базовых знаний в анатомии, он сумел передать на бумаге различные цветовые оттенки увиденного.
Однако майор Иосимура, которому на следующий день была представлена работа, остался недоволен. Он потребовал выполнить новую серию, изображающую обморожение конечностей одного и того же «бревна», и пометить на рисунках точно время начала и конца процесса. Потом ему пришло в голову зафиксировать результаты опытов на «бревнах» разного пола и возраста.
Теперь Мияка, потеряв всякую надежду когда-нибудь избавиться от тяжкого зрелища заживо гниющих людей и перестать слышать их стоны и вопли, ежедневно шел знакомой дорогой в корпус «ро», пристраивался у камелька во внутреннем дворе и фиксировал кистью и красками страдания людей.
Иногда подопытные, если надзиратели были далеко, пробовали заговорить с художником. Чаще всего они ругали его на все корки — он молчал, и, стараясь не встречаться глазами с «бревнами», продолжал свою работу.
Услышанная Миякой история одного из подопытных убедила его в том, что далеко не все «бревна» — убийцы и диверсанты китайского происхождения.
…В тот день он зашел в камеру, где на топчане лежал довольно молодой мужчина, с обмороженными ступнями ног. Это «бревно» не представляло никакой опасности, да и надзиратели уже привыкли к визитам художника, — и на этот раз Мияка остался в камере наедине с подопытным. И тот заговорил с ним.
Человек с гниющими ногами сообщил художнику, что он японец. И никакой не враг, а корреспондент популярной газеты. Косясь на дверь камеры, он прерывающимся голосом сообщил, что жандармы взяли его в харбинской опиекурильне, куда корреспондент имел неосторожность забрести. Японец умолял Мияку сообщить о нем в редакцию газеты — только и всего. Он утверждал, что его брат служит в военном министерстве и имеет высокий чин — он непременно спасет родственника, если узнает, куда тот попал. Японец сулил Мияке большую награду за услугу.
Но художник молчал и ничего не сказал в ответ. Даже если бы Мияка имел возможность выйти в город, он ни за что не рискнул был своим положением. Закончив работу, он встал и вышел из камеры, провожаемый проклятиями «бревна». Позже он узнал, что корреспондент все же каким-то образом ухитрился дать знать на волю о своем местонахождении. И майор Иосимура учинил целое следствие, пытаясь узнать, через кого тайна выплыла за стены «Отряда 731». Мияка избежал подозрений только потому, что он пока не имел права выхода в город…
Постепенно художник свыкся со своей работой в отряде. И его даже стало коробить от слишком однообразных «художественных заданий». Ну сколько можно рисовать волдыри на обмороженных ногах и черные опухшие головешки с торчащими костями фаланг пальцев? И аппетит к нему давно уже вернулся…
Словно подслушав его мысли, майор Иосимура однажды приказал позвать художника к себе. Своим обычным мурлыкающим голосом он скупо похвалил усердие вчерашнего живописца по шелку и объявил, что комплектация иллюстраций для атласа по обморожению завершена, скоро будет напечатана в типографии и разойдется по всему миру.
— Ученые нашего отряда высоко ценят твое мастерство, художник. И кое-кто даже предлагает оказать тебе высокую честь: упомянуть твое имя в выходных данных атласа. Это будет признанием твоего скромного вклада в борьбу с врагами Японии. Ты рад, художник?
Мияка медлил с ответом. Предложение было неожиданным и совсем его не обрадовало. Не так он хотел остаться в памяти людей… Но прямо отказаться было опасно, и Мияка понимал это. Он принялся мямлить, благодарить за честь и говорить о том, что недостоин. Но майор все прекрасно понял. Он сорвался на крик, затопал ногами и объявил, что лишает художника прав на увольнение на три месяца. Выгнав Мияку, майор успокоился и снял трубку внутреннего телефона.
— Господин полковник, я поговорил с отрядным художником, и должен сказать, что в нем нет ни капли патриотизма и гордости за то, что ему оказана честь работать с нашими учеными. Это лишь подтверждает мое мнение о том, что использование в наших экспериментах случайных людей неразумно и даже опасно. Мы не можем держать наших служащих все время в четырех стенах, и не можем выпускать их в город без опасения за их несдержанность на язык… Да, господин полковник… Слушаюсь, господин полковник. Я увеличу эмоциональную нагрузку на художника и других новичков… И на курсантов-подростков тоже.
Отключившись, майор набрал другой номер и распорядился:
— Капитан, завтра у вас по плану намечена вивисекция [121]. Я направлю к вам в секционную группу курсантов и художника отряда, некоего Мияку. Пусть он не только глазеет по сторонам, но и сделает зарисовки внутренних органов подопытного. Выполняйте!
На следующий день угрюмый солдат повел Мияку по потайному ходу, который начинался в северо-западном крыле блока «ро» — в коридоре, который опоясывал корпуса специальной тюрьмы. Повернув несколько раз, солдат подвел художника к лестнице без перил. Мужчины спустились на несколько метров и через полминуты достигли другой бетонной лестницы, которая упиралась в стальную дверь. Солдат постучал, впихнул Мияку в помещение и удалился.
За этой дверью находилось просторное помещение с бетонным полом. Под светильниками стояли металлические операционные столы. Помещение напоминало операционную приличной больницы, но его отличало полное отсутствие медицинской аппаратуры. Вместо нее в помещении стояли ведра и большие наполненные формалином стеклянные сосуды для препаратов. Это была секционная «Отряда 731», где командовал капитан Кодзо Окамото. После окончания войны, на допросе в штаб-квартире американских войск в Японии, он покажет, что только в начале 1945 года вивисекции в этой секционной были подвергнуты не менее тысячи подопытных человек…
Вокруг одного из столов стояли врачи в белых халатах. У стены толпилось десятка полтора испуганных подростков. Мияке объявили, что сейчас начнется очередной эксперимент, и велели подготовить бумагу и краски.
По знаку старшего врача в секционную завели китайского юношу. Он тут же сел на корточки в углу, как загнанный зверек, а вокруг операционного стола стояли в белых халатах более десяти сотрудников отряда, подняв кверху готовые к операции руки. Один из них коротко приказал юноше лечь на операционный стол. Мальчик разделся, как ему было приказано, и лег на стол. На
