программ условных денежных трансфертов, таких как семейная стипендия в Бразилии. Благодаря подобным мерам Латинская Америка сегодня кажется более «среднеклассовой» и в целом менее бедной, чем когда-либо прежде.
Однако не будем преувеличивать. Несмотря на яркие и заметные действия ярких и громких президентов, во всех латиноамериканских экономиках по-прежнему царит логика капитализма. Нынешнее относительное процветание региона частично обусловлено улучшением управления, но частично все-таки глобализацией рынка. Президенты, даже самые заметные, остаются фигурами отчасти номинальными, с ограниченным контролем над государственной и местной политикой, где интересы бизнеса по-прежнему доминируют. В Бразилии попытки Партии Трудящихся управлять страной посредством выплат государственным и местным политическим системам привели к крупному коррупционному скандалу. Даже на президентском уровне Мексика и Колумбия (вторая и третья по численности населения страны Латинской Америки) выступили против антинеолиберальной тенденции. В первом десятилетии XXI века обе страны избрали президентов строго неолиберальной ориентации, тесно связанной с интересами США. Неясны и будущие векторы развития. Нынешние тенденции определяет бум экспорта добывающих отраслей, но он уже сейчас демонстрирует явные признаки спада по мере замедления роста китайского рынка.
Меж тем регулярные выборы, в основном свободные и открытые, характерны для Латинской Америки со времен холодной войны; жестокие политические конфронтации и эпизодические чудовищные репрессии стали исключением даже там, где когда-то были обычным явлением. Партизанские движения, возникшие по всей Латинской Америке в 1960-е, к 1990-м по большей части исчезли.
Самое больше исключение составляла, конечно, Колумбия, где две зарекомендовавшие себя марксистские партизанские армии, АНО и гораздо более крупная ФАРК, к 1990-м не первое десятилетие контролировали сельскую местность. Тысячи молодых мужчин и женщин выросли в условиях повстанческого движения. Оно стало образом жизни. Эти партизаны не сложили оружие в отчаянии, когда закончилась холодная война. Налогообложение торговцев наркотиками и похищение людей ради выкупа принесли партизанам достаточно средств, чтобы сражаться бесконечно. Вместо того чтобы исчезнуть, они появились в рекламных видеороликах в Интернете и довольно быстро завоевали популярность. Псевдоним одного из их знаменитых (или печально известных – смотря на чье мнение ориентироваться) командиров, Тирофихо [78], был нарицательным на протяжении двух поколений. В середине 1990-х колумбийские семьи среднего класса иногда формировали колонны под армейским конвоем, чтобы на своих машинах ездить между крупными городами. Никакие попытки мирных переговоров не привели ни к чему.
В 2000 году ФАРК все еще размахивала старомодным марксистским революционным знаменем, но оно уже не вдохновляло колумбийцев. Тогда ФАРК обновила имидж, добавив боливарианские националистические образы, как Уго Чавес в Венесуэле. Но колумбийцы устали от войны и не поверили революционному преобразованию. Вместо этого они избрали жесткого президента, стремящегося победить ФАРК любой ценой, – Альваро Урибе (2002–2010), который показал себя способным, дотошным, трудолюбивым и эффективным. Беспристрастным он не был: его отец погиб от рук повстанцев. При Урибе колумбийская армия и военизированные формирования землевладельцев остановили наступление партизан, обеспечив ему переизбрание как одному из самых популярных президентов в истории страны, но позже он всегда отрицал связи с этими формированиями, несмотря на доказательства обратного. Урибе на посту президента сменил министр обороны, начавший долгий процесс выхода из кровавой бойни. Партизаны были отброшены, но не уничтожены. Между тем начиная с 1950-х более 220 000 колумбийцев погибли и 5 000 000 были вынуждены покинуть свои дома из-за политических конфликтов, переходящих в военные. Мирные переговоры возобновились в 2012 году и приблизились к завершению в 2015-м.
Мексиканские партизаны – новые сапатисты – после холодной войны очень изменились. В эту заново сформированную организацию входили преимущественно коренные жители крайнего юга страны, Чьяпасы. Их восстание было прямым протестом против Североамериканского соглашения о свободной торговле (НАФТА) и неолиберального поворота страны. Повстанцы полагали, что неолиберализм разрушит их, мелких производителей, шансы на экономический успех, и были правы. На идеологическом уровне правящая партия, ИРП, в то время реабилитировала образ Порфирио Диаса, которого националисты долгое время представляли злодеем, а заодно в новых учебниках преуменьшалось значение старых революционных героев, таких как Эмилиано Сапата. В день вступления в силу НАФТА в 1994 году местные повстанцы, называющие себя сапатистами, заявили о своей оппозиции. В основном это были майя из района, удаленного от мест жизни Сапаты, – из деревень недалеко от границы с Гватемалой. О земельной реформе старого Сапаты они узнали еще в школе. И у них были не только срочные требования, касающиеся сельскохозяйственных земель, но и более широкое видение: они взяли имя Сапаты, чтобы напомнить Мексике о ее националистическом наследии. Субкоманданте Маркос, загадочный представитель сапатистов в лыжной маске, курящий трубку, вскоре появился на футболках по всей стране.
Новое восстание сапатистов было ложкой дегтя в неолиберальной бочке меда. Оно не могло угрожать ИРП в военном отношении, но запятнало имидж «открытой для бизнеса» страны. Руководство сапатистов проявило определенную смекалку в отношении средств массовой информации. У них был сайт, через который можно было мобилизовать сторонников в Европе и США. Сотни таких сторонников и сочувствующих отправились в Чьяпас в качестве международных наблюдателей за соблюдением прав человека. А там они наблюдали, как правительственные вооруженные силы сеют хаос в деревнях майя, подозреваемых в поддержке повстанцев. Несмотря на то что для виду переговоры велись, мексиканское правительство в основном тратило силы на депортацию наблюдателей и подавление восстания, используя все проверенные методы «конфликта низкой интенсивности», включая вооружение деревенских проправительственных ополчений, которые неоднократно демонстрировали тенденцию выходить из-под контроля, как в Колумбии.
Новые сапатисты не мечтали о победе над мексиканской армией. Они молились. Дело коренных народов по-прежнему оставалось делом католической церкви, особенно в Чьяпасе, где в XVI веке несколько лет епископом был сам Бартоломе де лас Касас. Как и он четыреста лет назад, коренные сапатисты не давали покоя всему обществу. Они представляли собой мощную силу, но не военную, а моральную.
Еще один партизанский вызов неолиберализму исходил от повстанческого движения Сендеро Луминосо [79], возникшего в высокогорных районах Перу. Террористическая кампания этих партизан была больше связана с мистическим видением их харизматичного лидера Абимаэля Гусмана, чем с марксистскими корнями старого образца: тот во многом опирался на перуанский индихенизм, черпая вдохновение в образах возрождения инков. Боевики Сендеро Луминосо обладали редким корпоративным духом, сохранявшимся даже в годы заключения. К сожалению, их со всем их мужеством и преданностью делу объединял квазирелигиозный лидер, который потворствовал катастрофическому насилию. Сендеро Луминосо добился поразительных успехов в Андах, где у ортодоксальных марксистских повстанцев никогда не было много последователей. В процессе огромной внутренней миграции коренных жителей это движение перетекло из горной местности в Лиму и в то же время распространилось из высокогорных оплотов в противоположном направлении,
