вниз по восточным склонам Анд к бассейну Амазонки, в районы производства коки вдоль реки Уальяга. Там Сендеро Луминосо взял под защиту плантации коки для финансирования своей деятельности по всему Перу, однако в 1992 году, после ареста своего дальновидного лидера, потерял хватку.
Эти восстания после холодной войны были изолированными и вообще не повлияли на жизнь большинства латиноамериканцев. Их идеология не пользовалась заметной поддержкой. В целом можно было говорить о снижении партизанской активности в регионе. Тем не менее новые сапатисты и отчасти Сендеро Луминосо выдвигали те же претензии, которые коренные народы выдвигали по всей неолиберальной Латинской Америке.
Этот акцент на коренное население был новым явлением, возникшим после холодной войны, но самому списку претензий было уже 500 лет. В 1992 году пятисотлетие первого путешествия Колумба стало особым случаем и поводом для встреч и деклараций коренных народов. Понятно, что настроение этих деклараций было скорее траурным, чем радостным. На международной встрече в Ла-Пасе (Боливия) представители разбросанных по континенту коренных народов – майя, отоми, куна, чероки, кечуа, тараумара, аймара, гуайми, науа и другие – заявили по поводу славного открытия Америки: «Наших мудрецов преследовали, пытали, убивали. Наши священные книги и символы были уничтожены. Наше золото и серебро украдено. Наша территория узурпирована». Они были правы. И немногие латиноамериканцы сумели это не признать.
Независимо от того, собирались они в Мексике, Эквадоре или Боливии, лидеры коренных народов требовали достаточно земли для ведения сельского хозяйства и справедливую долю государственных пособий. Но прежде всего они просили и требовали возможности оставаться самими собой, сохраняя свой язык, свой образ жизни и аспекты своей политической автономии. Эти требования неразрешимо сталкивались с метисацией – идеей расового и культурного смешения, на основе которой формировалась национальная идентичность региона в XX веке.
В 1930-х идея метисации казалась передовой по сравнению с идеей превосходства белой расы. Как националистическая идеология метисация была очень влиятельна. К первому десятилетию XXI века поколения националистических учений привили большинству латиноамериканцев глубокое уважение к символам их смешанного расового происхождения. Метисский национализм с его упором на расовое и культурное слияние оставался пробным камнем национальной идентичности везде, где люди коренного происхождения имели демографический вес, – в Мексике, Гватемале, Сальвадоре, Никарагуа, Колумбии, Эквадоре, Перу и Боливии. Бразильцы также по-прежнему с огромным энтузиазмом относились к идее метисации [80] как к национальной. По крайней мере, отчасти именно поэтому Объединенное движение чернокожих Бразилии (MNU) до сих пор не смогло сплотить чернокожих бразильцев вокруг осознания своей общей идентичности как жертв расизма. Упоминание расовой дискриминации казалось «непатриотичным» в странах, которые задолго до этого объявили себя расовыми демократиями.
Сегодня метисский национализм, к сожалению, нередко функционирует как отрицание или прикрытие дискриминации. Частые заявления о том, что латиноамериканские общества преодолели расизм, не соответствуют действительности: темный цвет кожи, будь то индейский или африканский, остается социальным недостатком. И даже в лучших проявлениях метисский национализм по-прежнему ставит расу в центр национальной идеи или рядом с ней. Например, согласно националистической идеологии в Мексике и других странах, метисы – «более мексиканцы» в расовом отношении, чем кто угодно другой, рожденный в Мексике. Условный метисский образ действительно описывает многих, а может быть, и большинство латиноамериканцев, но маргинализирует остальных. В Доминиканской Республике, например, образ смешанной расы исключает людей с большой долей африканской крови, особенно иммигрантов из Гаити, которые кажутся «слишком черными, чтобы быть доминиканцами». В Мексике, Центральной Америке и Андах оно исключает коренное население, подталкивая его «перестать быть индейцами», принять метисскую идентичность и войти в национальный мейнстрим. Майя-сапатисты и другие лидеры коренных народов нового тысячелетия с отчаянной решимостью сопротивляются этому давлению, но в Латинской Америке в целом люди, сохранявшие коренную идентичность, уже в 2010 году составляли очень небольшой процент населения.
Латинская Америка всегда преломляла и отражала взгляды США на расу, о чем немало сказано в этой книге. В период после холодной войны расовая и этническая политика в Латинской Америке демонстрировала мультикультуралистское влияние, которое отражало настроения на Западе в целом. Но мультикультурализм подорвал основную национальную концепцию в большинстве стран Латинской Америки. В XX веке национальная идентичность региона, организованная вокруг идеи расовых и культурных метисов, была не мультикультурной, скорее наоборот. Целью метисации было создание единства, а не поощрение разнообразия. Самобытность коренных народов или африканцев почиталась ретроспективно как исходные ингредиенты смеси, но их не следовало защищать в настоящем или сохранять для будущего. Метисы XX века породили своего рода национальный этнический стереотип «метисов», чьи музыка, акцент, кухня и фенотип предположительно представляли всю нацию. В такой карикатурной форме идея выглядела, да и сейчас выглядит несколько абсурдной.
Однако на практике метисация была не так уж плоха. Ее гений, по сути, заключался в инклюзивности. Если не считать карикатур, метисация означала скорее непрерывный процесс, чем определенный расовый тип, а на практике все и вовсе сводилось к идее, что каждый – часть этой смеси и что небелое происхождение – это нормально. Какими бы ни были его недостатки, метисский национализм представлял собой шаг вперед в расовой политике Латинской Америки в 1930-е и сегодня сохраняет большую привлекательность среди богатых и бедных, черных, белых, индейцев и людей смешанной крови.
Таким образом, хотя латиноамериканские общества все больше признают и ценят многообразие, они не отказываются от национальных идей. Когда нация определяется через расу, кто-то всегда будет маргинализирован. Первородный грех социальной эксплуатации в Латинской Америке еще не изжит. Гегемония европейской расы и культуры остается неизменной. Отвратительные расовые карикатуры и стереотипы сохраняют удивительную актуальность. Тем не менее подавляющее большинство латиноамериканцев, включая средний класс и даже некоторых очень богатых людей, сегодня чтит свое коренное и африканское наследие, по крайней мере в теории. Это довольно странная комбинация.
Тем временем транскультурация, этот динамичный двигатель латиноамериканской идентичности, продолжается. Так, например, капоэйра, афро-бразильский сплав танца и боевого искусства, обрела приверженцев всех рас по всей Бразилии и во всем мире. Напротив, в Баие, главном центре развития капоэйры, чернокожая бразильская молодежь приняла как ямайское регги, так и американскую соул-музыку как свои собственные, а в Рио-де-Жанейро среди молодежи из фавел распространилась отдельная, их собственная версия гангста-рэпа. Синкретические внуки западноафриканских религий, в том числе бразильский кандомбле и его кубинская кузина сантерия, с конца XX века приобрели множество новых верующих, черных и белых. Обе эти религии включают пантеон богов, каждый из которых связан с той или иной стихией – примерно как у древних греков. В частности, подростки-серферы в Баие, когда гребут в прибой, обычно отдают себя в руки Йеманжи, богини моря. Другая быстро растущая
