от них таинственного братства, которое приписало себе обладание мистическим Граалем. И если император (о котором поговаривали, что он — тайный тамплиер) связался именно с этими «братьями», то от него можно ожидать чего угодно. «Как бы и в самом деле не остаться без исповеди и причастия! — не без содрогания подумал король. И тут же утешил себя: — Но если так, то это — бой. Да еще с таким противником, гибель от лап которого сразу отправляет христианина в рай. Главное — их не бояться!»
Но он испугался и, как ни стыдился этого, с отвращением думал, какие мерзости ему, возможно, предстоит увидеть, прежде чем с ним будет покончено.
— Кажется, имя нашего магистра отбило у тебя охоту шутить, герой? — с ухмылкой спросил один из тамплиеров.
Ричард тотчас узнал его. Это был громадный и мощный детина лет тридцати, с неохватными плечами и шеей куда шире головы. При этом он обладал длинными руками и довольно гибким торсом, так что в бою казался иногда легче и проворнее двадцатилетних воинов. Звали его, это Ричард запомнил, Гансйорк Бык. Последнее, конечно, было прозвищем рыцаря, пришедшего два года назад к стенам осажденной Птолемиады вместе с Леопольдом Австрийским, но затем очень быстро оказавшегося в стане тамплиеров.
Когда город был сдан и на основании заключенного с эмирами договора мусульманские жители в большинстве были отпущены победителями (за исключением тех заложников, число которых было оговорено), некоторым из рыцарей и воинов взбрело в голову обобрать тех, кто поспешно уносил свое добро из Птолемиады. Этот самый Гансйорк с приятелями, среди которых было трое франков, двое германцев, два шотландца и два англичанина, захватили нескольких торговцев. И, хохоча во все горло, стали раздевать их, потроша пояса и шальвары, в которые бедняги понасовали свертков с монетами и побрякушками. Оголяли и мужчин, и женщин, на глазах друг у друга. Те только кричали, не в силах сопротивляться банде пьяных головорезов.
Их вопли были, однако, услышаны, и из разбитого поблизости лагеря прискакали караульные, среди которых, на беду мародеров, оказался старый Седрик Сеймур. Увидав всю картину, он даже не стал ничего спрашивать... Из девятерых бегством спаслись трое — Гансйорк и оба англичанина. Однако стража их перехватила, и Ричард, едва ему обо всем доложили, приказал тут же повесить всех троих. Вождю крестоносцев не осмелились перечить, однако когда очередь дошла до немца, явился предводитель отряда тамплиеров Ожер Рафлуа и обратился к королю с просьбой отпустить Быка восвояси.
— Если я повесил своих подданных, то отчего же не стану вешать подданного герцога Леопольда или вашего, кто он там? — гневно спросил Львиное Сердце.
— Но вы повесили простых воинов, а он — рыцарь, — напомнил Рафлуа. — К тому же он рыцарь Храма, и все наши братья готовы поклясться честью, что он никогда более не опозорит креста на своем плаще. А я от себя готов внести за него богатый выкуп. Если нужно, то заплачу и тем купцам из города, что пострадали от той пьяной выходки.
— Их уже след простыл, — возразил английский король. — А я ни за что не простил бы человека, позволившего себе так унизить христиан перед сарацинами, если бы вы, мессир Рафлуа, не ручались за него честью ордена.
На самом деле Ричардом двигало совсем не уважение к ордену, который был ему враждебен и уже не раз пытался нарушить планы короля. Просто не хотелось лишний раз затевать ссору в лагере, где и без того страсти были накалены. Он отпустил Гансйорка, посоветовав ему никогда больше не попадаться на его пути.
Теперь Ричард встретил этого человека во второй раз.
— Вижу, цепи поохладили твою отвагу! — проговорил тамплиер, разевая в улыбке рот, в котором не хватало двух передних зубов. — Значит, все зависит от того, кто у кого оказался в руках. Э-эх, хотелось бы мне самому поглядеть, что у тебя там в груди! А ну как окажется, что сердчишко-то не львиное, а козлячье?
— Не окажется! — спокойно ответил Ричард, которому насмешка врага сразу вернула всю твердость. — А ты никогда не посмеешь подойти ко льву и на сотню шагов и не сможешь увидеть, какое у него сердце. Тебе дай Бог решиться козла зарезать — а то ведь и козлиного сердца не увидишь!
Широкоскулое лицо рыцаря налилось краской, и он выдохнул в бешенстве:
— Будешь подыхать, скотина, не проси, чтоб я тебя прикончил. Ноги себе лизать заставлю, английский ублюдок!
— В самом деле? А еще чего ты хочешь? А?!
Ричард видел: оба рыцаря, державшие под уздцы его коня, следят за перепалкой, совершенно потеряв бдительность. Он повернулся в седле и с разворота ударил локтем в лицо одного из стражей, а затем, стремительным движением вырвал поводья у другого. Шпор на короле не было, да не было и сапог — когда опухоль на ноге спала, он смог натянуть старый кожаный чулок, ранее разрезанный лекарем и болтавшийся теперь как тряпка. Впрочем, второй был не в лучшем состоянии. Но Ричард и без шпор так стукнул коня пятками, что тот вихрем помчался вперед.
Генрих Шестой ахнул и дернул своего дестриера [61] назад, заставив шарахнуться за спины тамплиеров. Остальные его спутники, равно как и воины, сопровождавшие пленника, ничего не успели предпринять. Ричард вихрем подлетел к оторопевшему от неожиданности Гансйорку, за полкорпуса от него осадил коня и со всего маха впечатал правый кулак в широкое лицо рыцаря храма Соломонова.
Тот нелепо взмахнул руками и вылетел из седла, перевернувшись так, что в воздухе мелькнули ноги в кольчужных чулках со шпорами. Затем раздался грохот, вызванный соприкосновением шлема-«шляпы» с землей, и здоровенный рыцарь растянулся лицом вниз среди синего моря колокольчиков.
Больше ничего нельзя было сделать. Львиное Сердце понимал, что ускакать, воспользовавшись замешательством своих тюремщиков, не сможет. Окажись поблизости лес, можно было бы попытаться. Но они так и так успеют убить под ним коня — у пятерых Ричард заметил заряженные арбалеты. Пленник им явно пока нужен живой, значит, рассчитывать на смерть в бою тоже не приходится. Да
