– Похоже, мне надо перед тобой извиниться. Давно собирался это сделать, да все подходящую минуту не мог найти. Кстати, это для меня впервые: просить прощение за нечто невысказанное. Обычно все ровно наоборот, никак не получается держать рот на замке… Ничего, если я присяду?
Молодой человек знаком пригласил его занять место рядом с собой, и Лициний с блаженным вздохом опустился на траву.
– Ну вот, этот висельник Кальг проболтался, и мне не остается ничего иного, кроме как подтвердить истину, вылетевшую из его поганого рта. Да, твоим настоящим отцом был легат Солемн. Твоя мать понесла от него, когда он служил в Гиспании. Что же касается твоего приемного отца, его соратника, то он был уже женат. Твоя мать согласилась, чтобы он воспитывал тебя как родного сына, вместо того чтобы отдавать на присмотр в какую-нибудь деревенскую семью. Или чего похуже. К тому же он был сенатор… Его дом – не самое плохое место для ребенка, согласись?
Лициний помолчал, устало массируя лицо ладонью.
– Все это Солемн открыл мне, когда я узнал о его замысле укрыть тебя в Британии, не дать разделить с ним ту судьбу, что ждала вас обоих в Риме. Он уговорил меня принять участие в этом деле и взял слово, что мы, посвященные, сохраним тайну, пока не будет подавлен мятеж. Кроме того, он надеялся, что со временем сам все объяснит, что ты все узнаешь из его собственных уст, а вовсе не из обрывков чьих-то неосторожных фраз… Ну а затем, как тебе отлично известно, мерзейший отпрыск Перенна предал его сельговам, и Солемн по милости этого подлого вылупка погиб в битве Утраченного орла. Да, после его смерти я мог бы открыть тебе истину, но мне показалось, что у тебя и так предостаточно поводов для скорби. Видно, ошибся…
Он поднял глаза и обнаружил, что Марк не сводит с него немигающего взгляда. Лицо молодого центуриона словно окаменело.
– «Предостаточно поводов для скорби»? Что ж, трибун, здесь ты прав. Ох как прав. Сначала мой отец – потому что он навсегда останется мне отцом – и вся моя семья, потом единственный настоящий друг во всем белом свете, а теперь вот и человек, который, оказывается, был мне родителем. Все до единого мертвы за каких-то полгода. Я бы оплакал легата, кабы во мне оставались слезы, но увы… И не надо извиняться, что утаил правду. Потому как – уж поверь – я предпочел бы оставаться в неведении. А если Кальг думает, что ранил меня своими словами, пусть лучше не показывает носа на завтрашнем поле битвы. Я из-за него столько всего натерпелся за эти шесть месяцев, что не прочь поквитаться. Око за око. Голову за голову.
Лазутчики вениконов бесшумно ползли в ночной тиши вдоль опушки леса, и вскоре перед их глазами возник лагерь римлян. Прильнув к земле, таясь за стволами деревьев, вениконы в свете полной луны следили за врагами до тех пор, пока не решили, что разобрались в тех мерах предосторожности, которые предприняли солдаты. Изнутри лагерь был залит огнем десятка костров, вдоль обваловки прохаживались часовые, приглядываясь к ночным теням. Наконец один из лазутчиков стянул с себя чоботы и двинулся вперед, босыми ногами выщупывая землю, чтобы не хрустнуло ни прутика. Дело шло медленно, зато его не выдавал ни шорох, ни покачивание ветвей в подлеске. Через час он крадучись выбрался лагерю в тыл, где и нырнул в тень дерева, напряженно прислушиваясь к звукам леса в течение сотни ударов сердца. Убедившись, что здесь он один, что римских патрулей поблизости вроде бы нет, лазутчик грудью лег на обваловку и ужом пополз в сердце вражеских позиций.
Перед ним нависла палатка; веникон скользнул в ее тень, где выждал некоторое время, но ничто не говорило о том, что он обнаружен. В лагере царило спокойствие, от которого становилось даже не по себе. Нахмурившись, лазутчик прильнул ухом к холщовой стенке. Изнутри не доносилось ни звука: ни храпа, ни приглушенных разговоров – и от этого беспокойство веникона лишь усилилось. Выхватив нож из-под поясного ремешка, он разрезал толстую ткань одним плавным взмахом и заглянул в образовавшееся окошечко. Ни души. Подозрительно прищурившись, лазутчик ползком завернул за угол палатки, руками ощупывая перед собой землю, и возле самого входа наткнулся на яму, прикрытую листвой и прутиками, срезанными в ближайшем лесу. Раздвинув листья, он сунул туда руку, осторожно выясняя на ощупь, что же находится в ловушке.
Мрачный как туча, он посмотрел вправо, оглянулся влево – и даже головой покачал на полнейшее отсутствие всякого движения. Между пустыми палатками без какого-либо присмотра горели костры, и единственным звуком было легкое шипение дров да потрескивание горящей смолы. Сам себе кивая, варвар обернулся лицом к обваловке, и его лицо прорезала наконец легкая улыбка. Воевода Друст наверняка щедро наградит за известие, что лагерь латинян пуст, как скорлупа гнилого ореха. Мало того, это была подлинная западня: стоило вениконам ворваться сюда, как им в тыл ударили бы пока что невидимые враги.
Переваливаясь через земляную насыпь, лазутчик позволил себе немножко расслабиться, решив, что уж теперь-то никто не заметит его возвращение в спасительный лесок, но едва ступни коснулись грунта, невидимая сила пригвоздила варвара спиной к валу. Опустив взгляд, он обнаружил, что из грубой холстины его рубахи торчит комелек стрелы. Не успел он сообразить, откуда взялась эта страшная вещь, как вторая стрела свистнула из-за деревьев, пробивая ему сердце. Остекленевшие глаза слепо уставились в глубину леса, откуда вдруг возникли два ранее не замеченных лучника. Двигаясь с бесшумностью зверобоев, они встали над бездыханным телом.
– Ловкий парень. Хотя и не во всем.
Кадир кивнул на еле слышное замечание соратника-хамианца и наклонился к его уху, чтобы прошептать в ответ:
– Ты не забывай, что он всех обхитрил, кроме нас. Ладно, давай к трибуну, доложи ему как и что, а я пока постерегу. И повнимательней там, наверняка он был не один…
Его товарищ согласно кивнул и без единого звука исчез в лесу. Кадир вновь скрылся между деревьев, где залег в укрытии, чтобы ждать рассвета. Вкладывая новую стрелу в тетиву, он прошептал короткую поминальную молитву о душе очередной жертвы, после чего застыл в полнейшей неподвижности.
Друст поднял дружину спозаранок, и главы семейных кланов собрались вокруг воеводы в сером свете едва брезжащего утра. Прошлой ночью, обходя костры, тот опьянял ратоборцев рассказами о баснословном богатстве, которое достанется им после изгнания ненавистных латинян. Самоуверенная, хищная улыбка предводителя не давала усомниться в его словах. Сейчас, в окружении полусотни мужчин перед выстроившейся дружиной, он держал речь, к которой напряженно прислушивался каждый воин:
