– Я хотел бы знать, – проговорил Винсент, – должен ли я работать бесшумно?
– Можешь стучать, бить и колотить, сколько душе угодно, – усмехнулся старик. – Ты во владениях маркиза Карабаса: я купил дом вместе с окружающими его полями. Ты можешь хоть взрывчатку применить, все равно никто ничего не услышит. Вот так-то!
Каждое слово полковника глубоко врезалось в память Винсента.
Одиночество обострило его пытливый ум. Несмотря на то, что жизнь вынудила Карпантье зарабатывать на хлеб руками, мозг его никогда не знал покоя.
Винсент не привык отступать перед тайнами. Вот и теперь, помимо воли, в голове его теснились расчеты, направленные на то, чтобы определить значение неизвестного в предложенном уравнении.
Карпантье взял мел и начертил на стене прямоугольник на месте предполагаемой двери тайника.
– Слишком высоко и слишком широко, – остановил Винсента полковник. – Придется мне подрядиться архитектором, поскольку ты не представляешь, о чем идет речь. У нас в южной Италии умеют делать ниши, но лучше из всего, что мне довелось увидеть, – это гранитный тайник в Орвальском аббатстве, знаешь, за Седаном; монахи хранили там знаменитые сокровища своей общины. Неважно, что именно вы собираетесь прятать: золотые чаши, доверху наполненные драгоценными камнями, приговоренного к смерти человека или королеву, попавшую в затруднительное положение. Когда речь идет о жизни и смерти, можно и пригнуться. Сотри то, что ты начертил. Вход в тайник должен быть размером с каменный блок, ведь каменным блоком ты его и закроешь: метр в высоту и два фунта в ширину.
Вооружившись линейкой, Винсент исправил первоначальный набросок, проводя мелом точно по стыкам камней. На этот раз полковник остался доволен.
– Недурно, – сказал он. – Не исключено, что стены будут простукивать прикладом или кувалдой, и надо, чтобы никто ничего не заметил.
Карпантье взял зубило и молоток. В ту самую минуту, когда Винсент собрался в первый раз ударить по стене, раздался бой часов, расположенных, казалось, всего в нескольких шагах от бывшего архитектора.
Винсент замер и прислушался. Пробило девять.
– В полночь ты сможешь подкрепиться, если захочешь, – проговорил полковник. – У нас тут есть мясо, хлеб и вино.
Старик замолчал и после паузы воскликнул:
– Безумец! Ты ломаешь себе голову! Ты пытаешься вспомнить, где слышал раньше этот бой, ведь каждые часы, как и люди, обладают собственным голосом. Я, например, среди тысяч других узнаю бой на колокольне Святого Франциска в Катании. За этим храмом жила моя последняя возлюбленная. С тех пор минуло шестьдесят лет. Чтоб меня черти взяли, если ты когда-нибудь слышал хрип этих моих старых часов; я приобрел их вместе с прочим хламом, валяющимся здесь. Они в хорошем состоянии. Для пущей надежности я продам их, как только мы закончим работу. Или лучше, знаешь, я подарю их тебе. Ты, небось, любишь всякие диковинки, вот и поставишь эти часы себе на камин.
Винсент долбил стену. Старик в превосходном расположении духа наблюдал, как разлетаются в стороны осколки камней.
Каждые пять минут полковник брал в руки золотую табакерку, украшенную портретом русского императора, и, держа ее на почтительном расстоянии от своего лица, с чувством втягивал воздух.
Так старик поступал всегда и во всем. За столом он глядел на вина и принюхивался к ароматам соблазнительных блюд. Сам же съедал не больше, чем птичка в клетке.
Ничто, купленное за деньги, уже не доставляло ему радости.
Но в этом иссохшем, хрупком, как распадающиеся руины, теле жила могучая страсть. Золото неодержимо притягивало старика к себе. Он мечтал обладать несметными богатствами так же горячо, как человек в расцвете сил, которому деньги позволяют удовлетворить все пылкие желания, необузданные аппетиты и неутолимую жажду.
Полковник, эта ветхая развалина, обреченная на вечное воздержание, любил золото ради золота. Таковы все великие скупцы: их вечное вожделение не знает пределов. Они гребут золото, как вампиры сосут кровь.
А некоторые, вопреки здравому смыслу, стремятся сберечь свое богатство и после смерти.
Полковник с выражением полного блаженства на лице вращал костлявыми большими пальцами и приговаривал:
– Хорошо работаешь, я доволен, что остановил свой выбор на тебе. Вон отлетел осколок размером с кусок хлеба. Когда пробьешь первый слой, дела у нас пойдут быстрей, там дальше песчаник. Осторожно, не покорябай соседние камни. Принцесса будет возлежать в этом укрытии, как в спальне. Стена выходит в чистое поле, мы прорубим с внешней стороны щелки для воздуха. Отдохни. Закурить я тебе не предлагаю, у меня от табачного дыма кашель начинается; может, выпьешь глоток?
Карпантье утер лоб, на котором блестели капли пота.
– Каких именно размеров должна быть камера? – опросил Винсент.
– Два метра в ширину, – не задумываясь, ответил старик, – три в длину, семь футов в высоту. Итого – четырнадцатиметровый куб. Лучшие специалисты сходятся в том, что четырнадцати кубических метров воздуха достаточно для поддержания жизни взрослого человека... Что хмуришься, друг мой?
– Я хмурюсь потому, – печально отозвался Винсент, – что не знаю, строю ли я убежище или каземат. Мне страшно.
V
ЗАРОЖДЕНИЕ НАВЯЗЧИВОЙ ИДЕИ
Когда невидимые часы пробили три, оповестив, что Винсент работает уже добрых шесть часов, полковник – бодрствующая ночная птица – приподнялся в кресле.
– Недурное начало, – заявил он. – Довольно на сегодня, друг мой. Камень подточен со всех сторон, завтра вы вырвем его, как большой зуб. Знаешь ли, я тобой доволен. А теперь пора бай-бай!
Карпантье вытер мокрый лоб платком и надел сюртук. Вокруг камня в самом деле виднелись со всех сторон глубокие щели, куда целиком погружалось самое длинное зубило.
Печка уже давно перестала гудеть. Встав на ноги, полковник поежился.
– Не хватало еще простудиться! – проворчал он. – Ты не поверишь, что в отрочестве, году эдак 1750-м, я был, можно сказать, приговорен... Знаменитый Берхав нашел у меня чахотку. Я выздоровел, но с тех пор опасаюсь простуд. Ведь мамочка обо мне уже не позаботится.
Винсент застегивал пальто, задумчиво глядя на старика.
Карпантье был натурой мечтательной, восторженной на немецкий лад, более склонной к печали, чем к веселью.
Однако последние слова старика заставили Винсента улыбнуться.
– Могу поклясться, патрон, – произнес он, – что у вас не может быть дурных намерений!
– Я тоже, – отозвался полковник. – Я люблю тебя, птенчик, за твою простоту. Должно быть, ты талантлив. Те архитекторы и живописцы, которые не в меру умны, непременно создают ерунду. Давай-ка сюда голову. Я с тобой приятно провел время.
