Мужчины остановились там же, где они встретились, и стали рассматривать бумаги, доставленные незнакомцем; затем тот, собрав бумаги и, конечно же, получив указания, расстался с управляющим, поехавшим к замку, обогнул деревню и на дороге к Ноттингему сел в ожидавшую его небольшую коляску, и она тут же быстро покатилась в сторону города.
На следующий день судебный исполнитель письменно уведомил меня, что в течение двадцати четырех часов я должен выплатить пятьдесят фунтов стерлингов, то есть всю сумму долга вместе с процентами.
Мы с Дженни ломали голову, как лучше поступить: то ли вести судебный процесс, то ли уклониться от выплаты долга, то ли, в конце концов, противопоставить ненависти крючкотворство.
Дженни предпочитала, чтобы дело шло само собой, а мы никоим образом ничему не противились: уже сам судебный процесс был бы скандалом, да и выиграв его, я все равно потерял бы все, не имея средств на оплату судебных издержек.
Так что мы ничего не ответили на это первое требование.
Три дня спустя я получил предписание явиться к судье и то ли признать свой долг, то ли его отрицать.
Я считал, что следует объявить иск неправомерным, что позволит опротестовать приговор, но Дженни думала иначе.
— Пойди к судье, — сказала она, — и расскажи, как все происходило на самом деле. Ты можешь рассказать это с достоинством, мой дорогой Уильям, поскольку факты свидетельствуют в твою пользу.
В этом деле я решил целиком и полностью положиться на Дженни, чей ясный ум и честная душа мне были известны.
Так что в день и час, указанные в судебной повестке, я предстал перед судьей.
Я думал, что увижу в его лице противника.
Но я ошибался.
Судья пригласил меня войти в его кабинет, закрыл за мной дверь, и мы остались с ним наедине.
Судья по имени Дженкинс оказался превосходным человеком (я и раньше слышал о нем хорошие отзывы).
Он учтиво меня поприветствовал и предложил сесть.
— Господин Бемрод, — начал он, — правосудие для всех одинаково, но я лично полагаю, что формы его должны быть различными; я слышал о вас и знаю, что вы человек уважаемый, знаю, что в последнее время несчастья преследуют вас, знаю, наконец, что у вас есть враги, — вот почему я принимаю вас без посторонних, вот почему я хочу побеседовать с вами частным образом, вот почему в вашем случае я хочу быть прежде всего человеком, а затем уже судьей.
— Заверяю вас в моей глубокой признательности, — отозвался я, — но ваша добрая воля никак меня не спасет, и я заранее приговорен.
— Так вы действительно должны требуемую сумму?
— Да, так как мой отец взял на себя долговое обязательство другого человека, а я взял на себя этот долг отца.
— Известна ли вам, господин Бемрод, хоть какая-нибудь возможность опротестовать это долговое обязательство?
— Не вижу ни одной, сударь, а если бы таковая и нашлась, я бы ею не воспользовался: взяв на себя ответственность за отца, я должен платить.
— А если у вас нет средств?
— Мне придется претерпеть последствия моего долга.
— Но знаете ли вы, как они ужасны?
— Да, я это знаю.
— Я буду вынужден дать распоряжение о распродаже вашей мебели.
— Моя мебель — вовсе не моя, сударь, она принадлежит моим прихожанам: добрые люди предоставили мне ее, полагая, что я останусь с ними навсегда. Я покидаю их с большим сожалением, так как люблю их, и они меня тоже любят. Отныне эта мебель не более чем взятое во временное пользование имущество, и я надеюсь, что вы по справедливости объявите о ее неприкосновенности, чтобы я смог возвратить мебель тем, кто мне ее дал.
— Отныне вам разрешается сделать это, господин Бемрод. Но, учтите, это возвращение будет совершено, быть может, за счет вашей свободы.
— Как это?
— Стоимость вашей мебели могла бы покрыть ваш долг кредитору.
— Я не могу позволить распродавать мебель, которую мне предоставили другие.
— Вам известно, господин Бемрод, что в случае неуплаты английские законы позволяют прибегнуть к заключению под стражу.
— Я знаю это.
— И готовы с этим мириться?
— Целиком и полностью.
— Даже готовы пойти в тюрьму?
Я улыбнулся, хотя при слове «тюрьма» не смог сдержать некоторой внутренней дрожи.
— Бог присутствует в тюрьме точно так же, как в любом другом месте, — ответил я.
— А как же ваша жена?
Я почувствовал, как слезы проступили у меня на глазах.
— Жена моя сохранила за собой место за столом и у очага своей матери.
— Итак, сударь, вы отказываетесь от всякой защиты?
— Любая защита означала бы отрицание долгового обязательства, а я взял на себя ответственность за него.
С этими словами я встал, показывая тем самым, что решение мною принято и никакая сила не может его изменить.
Судья тоже встал и протянул мне руку.
— Господин Бемрод, — заявил он, — мне говорили, что вы честный человек, и я вижу, что это действительно так; я вынесу вам, сударь, приговор, но при этом жалея и уважая вас.
— Жалейте и уважайте таким же образом и того, кто заставил вас осудить меня, сударь, — откликнулся я.
— Я буду его жалеть, но не уважать. Ступайте, господин Бемрод, и простите меня, если, выполнив по отношению к вам мой человеческий долг, я буду вынужден выполнить теперь мой долг судьи.
Господин Дженкинс попрощался со мной, и я вышел. Объясните мне эту странность нашей бедной человеческой натуры: на этот раз все было решено; мое грядущее разорение и тюрьма открылись моему внутреннему взору, и я мог представить себе их до самых страшных глубин.
И что же! Я вышел от судьи, собиравшегося вынести мне приговор, с легким сердцем и гордым взглядом.
Я готов был останавливать всех встречавшихся мне на пути, чтобы сказать им: «Я, такой, каким вы меня сейчас видите, скоро пойду в тюрьму, но не как преступник, а как мученик. В своей честности я дошел до безрассудства и заплачу своей свободой за честь быть самым порядочным человеком среди всех, кого я знаю».
Увы, дорогой мой Петрус, не кажется ли Вам, что моя дьявольская гордыня проникает во все, даже в мое несчастье?
В Ашборн я возвратился около семи вечера.
Дженни ждала меня, чтобы сообщить новость, идущую в паре с той, которую я ей сообщил сам: прибыл мой преемник.
То был, как мы и догадывались, племянник ректора, которого тот женил на своей воспитаннице.
Правда, он обладал только званием викария с шестьюдесятью фунтами стерлингов жалованья.
Однако, точно таким же образом, как церковный приход стал для меня викариатом, в тот день, когда это будет выгодным ректору, викариат мог стать приходом для его племянника.
Эту новую беду, впрочем ожидавшуюся, я встретил столь же мужественно, как и остальные наши беды.
