Василий Ян - Нашествие монголов (трилогия)

Субудай долго кашлял и молча покачивал головой. Он нагнулся к Тохучару и тоже шепотом на ухо сказал:

– Я не знаю, что написано в письме величайшего… Ослушаться его нельзя. Может быть, единственный желает нам удачи, а может быть, он приказывает вернуться назад? Тогда мои воины откажутся драться. А завтра сюда прискачут урусы. Если я уйду отсюда перед самой битвой, что они подумают?.. Они скажут, что войско великого Чингисхана при одном виде урусской бороды показывает хвосты коней…

Субудай замолк и снова долго кашлял.

– Я не видал письма!.. Я ничего не слышал о нем!.. Сейчас я ложусь спать, а утром, когда прокричит петух, я двинусь навстречу урусам… Если бог войны Сульдэ, бог огня Галай и другие наши боги сохранят меня от стрелы и меча, то мы встретимся с тобой после битвы, а ты перед всем войском передашь мне письмо величайшего… Прощай!

Субудай два раза ночью раздувал угольки в кострище и подбрасывал сухие ветки. Он посматривал на золотого петуха, привязанного серебряной цепочкой за ногу к решетке юрты. Тот сидел нахохлившись, не обращая внимания на хозяина. Раскрыв круглый блестящий глаз, петух снова затянул его белым веком.

Под утро Субудай задремал. Петух внезапно громко прокричал и захлопал крыльями. Сейчас же в юрту вошел старый раб Саклаб и стал разжигать костер. В соседней юрте два шамана, подражая пению петуха, кричали:

Субудай покосился на Саклаба – что с ним? Старый русский раб, расстилая на войлоке шелковый достархан, имел особенно торжественный вид: седые волосы расчесаны на две стороны и перевязаны ремешком, на загорелой сморщенной шее появилось ожерелье из медвежьих зубов… Саклаб вышел и вернулся с блюдом вареного риса и мелко накрошенной баранины. Он опустил блюдо перед Субудаем на шелковый платок и рядом положил несколько тонких лепешек, сложенных вчетверо.

– Вот тебе плов по-гурганджски, с красным перцем…

– Зачем ты надел медвежье ожерелье? Радуешься, что увидишь своих братьев урусов?.. – Субудай близко наклонился к рису и недоверчиво обнюхивал его.

– Яд! Накорми им твоего покойного отца! – прошипел Субудай и оттолкнул блюдо.

– Я раб, я ничтожнее собаки, – покорно сказал Саклаб, – но за мою длинную жизнь я никогда никому не сделал зла.

Субудай нахмурился.

– Возьми блюдо, неси за мной! Субудай-багатур хочет молиться.

Хромая и отдуваясь, старый полководец вышел и остановился возле юрты. Он еще с вечера отдал по войску приказ: «Утром, после первого крика петуха, строиться на равнине позади холмов».

Всадники ехали по всем направлениям, дребезжали рожки, стучали барабаны, неслись крики воинов, подгонявших лошадей.

Перед юртой около костра сидели два старых шамана в высоких шапках, мохнатых шубах шерстью вверх, увешанные побрякушками. Заметив полководца, шаманы, ударили в бубны и, приплясывая, пошли по кругу около огня.

Субудай делал последние распоряжения:

– Юрты, ковры и войлоки здесь бросить! Ты, Чубугань,[159] поедешь вместе с вьючными конями. Возьми с собой моих трех барсов, петуха и старого Саклаба да присматривай за ним. Не хочет ли он сегодня сбежать к своим братьям урусам… Коней!

Тургауды привели коней; два из них были сменные иноходцы и шесть вьючных. Они везли тяжелые сумы. Говорили, будто в этих сумах Субудай возил накопленное им золото.

Субудай подошел к бурому мохнатому молодому вьючному коню и сделал знак тургауду. Двое ухватили коня за повод, стали его оглаживать и подвели к костру. Саклаб стоял тут же с блюдом риса. Субудай брал здоровой левой рукой горсти риса, бросал в огонь и протяжно молился:

Оба шамана повторяли заклинания Субудая и медленно ударяли в бубны. Когда полководец окончил, шаманы выхватили блюдо с рисом из рук Саклаба и, усевшись на землю, стали, громко чавкая, с жадностью пожирать рис.

Субудай вытащил узкий ножичек и сделал надрез на плече бурого коня. Тот забился, темная кровь потекла по шелковистой шерсти. А Субудай, крепко вцепившись рукой в холку, припал губами к раненому месту, высасывая кровь.

Тургауды стояли неподвижно, почтительно наблюдая, как полководец перед важной битвой насыщался горячей кровью.

На холм поднялся воин в железном шлеме и стальных латах. Он весь до бровей был густо покрыт пылью. Его трудно было узнать. Субудай оторвался от бурого коня. На лице его, испачканном кровью, блестел круглый пытливый глаз.

– Кто ты, багатур?

Воин приложил ладонь к открытой ране коня и мокрой от крови рукой провел по одежде Субудая.[160]

– Вещь не прочна, хозяин долговечен! Пыль наружу, масло внутрь! Я Джебэ-нойон!

– Где урусы?

– Близко, совсем близко! Скоро будут здесь… Мои сотни схватываются с ними и убегают, заманивая сюда… Я с тремя сотнями слежу за Мастислябом… Он со своей дружиной едет впереди… Я хочу захватить его живым!

– Сам не попадись ему в лапы!

Субудай сел на саврасого иноходца. Впереди него двинулись рядом три монгола. Средний держал рогатый бунчук с пятью конскими хвостами. Субудай медленно спустился с холма на равнину, где ждала сотня тургаудов. Далее по выжженной степи съезжались густые массы всадников.

Первым показался на овражистых берегах Калки галицкий конный отряд Мстислава Мстиславича Удатного. За ним прискакали половецкие наездники воеводы Яруна. Мстислав увидел широкий круг покинутых татарских закоптелых юрт. Во многих лежали ковры и войлоки, мешки с зерном, а в кострищах не остыла зола.

– Татары бежали отсюда, как зайцы, – говорили дружинники. – Где же мы их нагоним? Долго ли еще тащиться по жаре за смертью?

Князь Мстислав Удатный имел большой воинский опыт – он всю жизнь провел в ратных делах, сражаясь за кого угодно, лишь бы нашлась пожива. Он не обрадовался покинутому татарами лагерю: не лагерь, а сами татары должны были оказаться в его руках. Хотя Мстислав объявил остановку, но приказал отряду скорее готовиться к бою и надеть кольчуги. На разведку князь выслал своего юного зятя Данилу Романовича с волынцами. Нетерпеливый воевода Ярун также отправился со своими половцами скорее захватить усталых, как все они думали, потерявших силы татар.