– Я очень рад, что ты так уверен в себе, – продолжал храмовник. – Однако согласись, что зубы этой собаки на этот раз сделали для разрыва союза государей больше, чем твоя остроумная выдумка и даже кинжал хариджита. Разве ты не замечаешь, с каким трудом скрывает Филипп под маской сожаления радость от мысли вскоре освободиться от союза, которым так сильно тяготится? Взгляни на Генриха Шампанского: улыбка играет на устах его, как нежное вино в бокале. А эрцгерцог Австрийский! Он задыхается от радости и уверен, что за ссору его с Ричардом ты отомстишь своей победой на поединке. Но, т-с-с, он сам приближается к нам… Как жаль, ваше высочество, – обратился к эрцгерцогу Австрийскому великий магистр, – что в стенах нашего Сиона образовалась брешь.
– Если вы говорите о Крестовом походе, – ответил эрцгерцог, – то, признаюсь вам откровенно, я от души желаю, чтобы вся стена распалась и чтобы мы все благополучно возвратились домой. Надеюсь, мой ответ останется между нами.
– Однако не забудьте, – вмешался маркиз Монсерратский, – что все эти споры, несогласия – вина короля Ричарда, из-за которого мы переносим столько неприятностей. Да, приходится пожалеть о той снисходительности и уступчивости, которые мы постоянно проявляли по отношению к нему. Хотя, с другой стороны, мы все руководствовались надеждой, даже уверенностью, что он употребит свою силу и могущество на поражение врага, а никак не на то, чтобы унизить, придавить своим превосходством союзников и друзей.
– Я лично ничуть не считаю его ни храбрее, ни могущественнее других государей, – возразил эрцгерцог Австрийский. – Более того, я убежден, что если бы благородному маркизу Монсерратскому случилось с ним помериться на поле битвы, то победителем остались бы вы, а не этот раздутый герой, этот король островитян, так как, несмотря на свои могучие удары секирой, Ричард не только не отличается ловкостью, но и умением владеть копьем. Я лично с удовольствием вызвал бы его на поединок по поводу нашей недавней ссоры с ним, если бы только это дозволялось независимым государям. Если вам угодно, благородный маркиз, то я готов быть вашим секундантом в предстоящем поединке.
– И я тоже! – подхватил гроссмейстер тамплиеров.
Маркиз Монсерратский, с благодарностью приняв оба предложения, низко поклонился эрцгерцогу Австрийскому и крепко пожал руку великому магистру.
– В таком случае, благородные рыцари, прошу зайти ко мне на завтрак, – пригласил эрцгерцог, – и мы за бокалом старого ниренштейна обстоятельно обсудим все условия поединка.
Все трое почти одновременно с остальными государями и рыцарями покинули шатер, молча, медленно спустились вниз по склону холма и направились к шатру эрцгерцога Австрийского.
На холме, уже в третий раз бывшем свидетелем знаменательных событий, снова воцарилась безмолвная тишина, и лишь на его вершине гордо, как бы торжествуя свою победу, развевалось английское знамя.
Австрийский придворный рассказчик (он же переводчик) и шут, пробравшиеся в шатер верховного Совета в качестве представителей свиты эрцгерцога, последовали в почтительном отдалении за своим господином.
– Что говорил наш благодетель этим двум именитым особам? – полюбопытствовал придворный шут Йонас Шванкер у своего товарища, который, будучи переводчиком, осмелился приблизиться к эрцгерцогу во время его разговора с маркизом и великим магистром, в то время как придворному шуту пришлось торчать у входа в шатер.
– Служитель Глупости, – ответил рассказчик, – умерь свое любопытство, недостойно твоему дурацкому уму постигать государственные тайны.
– Ты обманываешь себя, мудрый человек, – сказал придворный дурак, – мы оба постоянно, как тени, следуем за нашим господином, и нам обоим необходимо знать, – мудрость или глупость оказывает на него больше влияния.
– Он сказал маркизу и гроссмейстеру, – согласился разоблачить государственную тайну рассказчик, – что война эта уже наскучила ему и что единственное, чего он желает, так это поскорее подобру-поздорову убраться домой.
– Это в счет не идет! – воскликнул придворный дурак. – Если мудро так думать, то глупо это говорить. Продолжай.
– Гм! Затем он им сказал, что король Ричард ничуть не храбрее многих рыцарей и не умеет владеть копьем.
– Вот тебе раз: эта бессмыслица тоже не идет в счет. Продолжай!
– Всего не упомнишь. Ах, забыл про важнейшую тайну: он их пригласил распить бутылку старого ниренштейна.
– Вот это уже не бессмыслица!
– Кажется, все: нет, забыл! Он высказал сожаление, что пропустил удобный случай вызвать на поединок короля Ричарда, когда было сорвано и сброшено английское знамя.
– Фуй, фуй, – воскликнул Йонас Шванкер, – это уже было бы совершенно глупо!
Ты жалуешься на мое непостоянство, но ты сама одобришь его. Разве любовь была бы для меня сильным чувством, если бы честь и долг не брали верх над ней.
МонтрозВернувшись в шатер, Ричард приказал немедленно позвать нубийца. Войдя к королю, мнимый раб по восточному обычаю простерся перед ним на землю, ожидая приказаний своего властителя. Разыгрываемая им роль раба была теперь весьма кстати, так как она избавляла его от смущения, какое непременно овладело бы им при виде пытливых и пристальных взоров, устремляемых на него Ричардом.
– Ты, по-видимому, отменный ловчий, – обратился к нему король, – ты ловко выследил и поймал зверя, сам Тристан гордился бы таким учеником. Но это еще не все, зверя надо затравить. Я охотно сам вступил бы с ним в бой, но мое звание не допускает этого или, вернее, меня не допускают к этому. Ты отправишься обратно в лагерь султана Саладина и доставишь ему письмо, в котором мы просим его оказать нам услугу, назначив нейтральную полосу земли для предстоящего рыцарского поединка. Кроме того, мы приглашаем султана почтить поединок своим присутствием, если только это доставит ему удовольствие. Но, помимо этого, я обращаюсь к тебе с особым и весьма важным поручением. Не встретишь ли ты в лагере Саладина рыцаря, который пожелал бы в защиту правды и из любви к славе вступить вместо меня в поединок с маркизом Монсерратским?
Нубиец поднял глаза и устремил на короля пылкий взгляд, затем возвел их к небу с чувством бесконечной благодарности, и радостная слеза задрожала на его ресницах. Потом, склонив голову в знак своей готовности и надежды исполнить поручение короля, принял вид смиренного и преданного своему господину раба.
– Прекрасно, – продолжал король, – я вижу твое пламенное желание служить мне в этом деле. Признаюсь – приятно и удобно иметь такого слугу, как ты, мой молчаливый поверенный в делах, ведь ты исполняешь мою волю, не рассуждая и не надоедая лишними расспросами, для тебя слышать и повиноваться одно и то же. Английский слуга надоел бы мне своими советами поручить этот поединок храбрейшему из моих родственников. Начиная с моего брата Уильяма Длинный Меч и кончая последним из них, все они готовы выступить за меня. Болтливый француз взялся бы тысячью способами узнать, почему я ищу достойного ратника среди сарацин.
