Шарль Монселе - Женщины-масонки

Если мы пройдемся по бульвару Инвалидов в воскресенье, в часы богослужения, мы, само собой разумеется, услышим хор благоговейных, серебристых голосов. Над садами плывут звуки органа; мелодии церковных песнопений пронизывают воздух и замирают над мостовой.

Правая сторона бульвара пустынна: стены Дома Инвалидов; многочисленные дровяные склады; то там, то сям крытые шифером особнячки или маленькие домики, состоящие из одного этажа и мансарды; логово, покинутое каким-то распутным откупщиком; мы не думаем, что кто-нибудь может увидеть здесь что-либо иное.

Жизнь и этого предместья в основном мало интересует тех, кто там живет; в большинстве своем это служащие министерств, скромные рантье, другими словами – люди, не очень-то склонные к наблюдениям, ценящие прогулки лишь потому, что они дают возможность походить и подышать воздухом, и больше всего на свете боящиеся задержаться на улице. Таким образом, если семейная жизнь или, вернее, любовь к «своему уголку» и существует в Париже, то существует она именно в таких отдаленных кварталах, где двери любого дома регулярно закрываются в сумерках и открываются уже на рассвете. Здесь еще можно видеть во всей его первозданной чистоте племя экономных парижан, которые покупают провизию за заставой и снимают квартиры на уровне уличных газовых фонарей с целью пользоваться бесплатным освещением своих пенатов.

Люди, ведущие загадочный образ жизни,– те, кого сразило великое разочарование, или те, кого заклеймила великая вина,– также предпочитают укрыться на этом суровом бульваре. Здесь мы могли бы встретить бывших знаменитостей, фигурировавших на суде присяжных, людей, потерпевших политическое крушение, безымянных честолюбцев, все виды нищеты, тем более жестокой, что ее гордо скрывают и благородно переносят. Здесь чаще, чем где бы то ни было, вы будете встречать изможденные лица, печальные глаза, бесцельные поступки, лохмотья, свидетельствующие о борьбе и о поражении.

Но если эта окраина столицы и дает убежища несбывшимся надеждам и молчаливому позору, она в то же время отличается оригинальными и отрадными черточками. Кто бы мог подумать, что в ста шагах от Дома Инвалидов возделаны бескрайние поля, на которых растет салат, что здесь, на лугах, пасут коров, молоко которых несут на продажу? Мы видели еще более удивительные вещи: на третьем этаже дома на улице Эстре мы видели стойло! Три коровы, которые там помещались и которые взобрались туда, еще будучи телятами, должны были спуститься вниз, только превратившись в говядину, предназначенную для мясной лавки!

Эти строки, которые мы посвятили описанию бульвара Инвалидов, объяснят читателю, сколь пустынным было это предместье в девять часов вечера.

Лишь несколько героических инвалидов, задержавшихся на дружеской попойке, нетвердыми шагами возвращались под знаменитый купол, ставший убежищем как их славы, так и их невинных удовольствий[79].

Двухместная карета, о которой мы упомянули, выехала на бульвар Инвалидов и остановилась на углу авеню Турвиля.

Кабриолет, который следовал за этой каретой и который вопреки всем предписаниям полиции ехал с потушенным фонарем, тоже остановился.

Если бульвар Инвалидов – самый пустынный из всех парижских бульваров, то авеню Турвиля, бесспорно, самая малолюдная из всех парижских авеню.

Из кареты выпрыгнула какая-то дама, закутанная в шубу.

Столь же легко выпрыгнул из кабриолета какой-то господин и устремился вслед за этой дамой.

Но прежде чем он успел догнать ее, она, словно по волшебству, исчезла в стене, тянувшейся по левую сторону бульвара.

– Мне снится страшный сон,– прошептал господин; мы просим нашего снисходительного читателя догадаться, что это был Филипп Бейль.

Он внимательно разглядывал стену до тех пор, пока не обнаружил в ней маленькую дверцу.

– Вот, вот,– заметил он сквозь зубы,– дверца из романов, старая дверь из мелодрам!

Филипп попытался открыть дверь, потом налег на нее всем телом, но толстое дерево и крепкие запоры не поддавались.

«В какое же здание ведет эта дверь?» – Этот вопрос Филипп задал себе, когда несколько успокоился после своих бесплодных попыток.

Тогда он решил пойти вдоль бульвара и лучше разглядеть эту местность.

Вот каков был результат его наблюдений после четверти часа хождения.

Здесь было скопление особняков, отделенных друг от друга садами. С северной стороны эта группа домов примыкала к концу Вавилонской улицы, которая сильно смахивает на край света; с восточной стороны – к улице Принца, с южной – к улице Плюме и, наконец, с западной – к бульвару Инвалидов.

Как видит читатель, эту группу домов со всех сторон окружало пустынное пространство и глубокая тишина.

Вернувшись на свой исходный пункт, Филипп остановился в полной растерянности, как вдруг он увидел вдалеке силуэт другой женщины.

Он бросился на двойную аллею, деревья которой и днем и ночью образуют на бульваре густую тень.

Женщина прошла мимо него и исчезла в маленькой дверце.

Она не звонила и не стучала.

«Черт побери! – сказал себе Филипп.– Должно быть, у них либо есть пароль, либо они знают секрет этой дверцы. Но пароль, я думаю, расслышать было бы трудно; а если здесь есть секрет, я смогу его обнаружить. Подойдем…»

Легкий шорох заставил его вернуться в укрытие.

К двери приближался еще один женский силуэт, но Филипп заметил, что эта женщина остановилась и, казалось, заколебалась; потом, внезапно сделав крутой поворот, она направилась к Вавилонской улице, и там другая садовая калитка беззвучно пропустила ее.

– Может быть, это монастырь?– спросил Филипп самого себя.

Мгновение спустя можно было бы сказать, что десятка три человек сговорились поочередно пробраться в разные особняки, сгруппировавшиеся в этом месте.

Странная особенность! Тут были только женщины.

В какой-то момент Филипп заметил морщинистую нищенку в лохмотьях; согбенная под бременем лет, она еле волочила ноги.

Воплощение элегантности, молодости и красоты – одна из тех дочерей Евы, которые умеют придавать своему уличному платью такую же бесстыдную привлекательность, как и ночному дезабилье, словно метеор, подлетела к бедной старухе и шепотом обменялась с ней несколькими словами.

– Вы устали, обопритесь на мою руку,– слегка повысив голос, сказала она.

И обе женщины, в свою очередь, исчезли в маленькой дверце, прорубленной в стене.

Филипп едва не выдал себя.

– Если это монастырь,– прошептал он,– то что здесь нужно Пандоре?

Его изумлению не было границ.