Но королева, с одной стороны, еще находилась под впечатлением победы при Лансе, а с другой — была горда своим столь удачно совершенным бегством. Депутаты не только не добились чести быть принятыми, но должны были простоять на улице, дожидаясь, пока канцлер — тот самый канцлер Сегье, которого мы видели в «Трех мушкетерах», когда он так усердно искал письмо чуть ли не в самом корсаже королевы, — не вынес им ультиматум двора, гласивший, что если парламент не смирится перед величием королевской власти и не выразит единогласно своего раскаяния по всем вопросам, вызвавшим разногласия между ним и двором, то завтра же Париж будет осажден: в предвидении этой осады герцог Орлеанский уже овладел мостом Сен-Клу, а принц Конде, гордый своей ланской победой, уже занял своими войсками Шарантон и Сен-Дени.
На беду двора, который, быть может, приобрел бы немало сторонников, если бы требовал меньше, этот угрожающий ответ произвел действие как раз обратное тому, которого от него ждали. Он оскорбил парламент, а парламент поддерживала буржуазия, почувствовавшая свою силу после помилования Бруселя. И в ответ на ультиматум парламент провозгласил, что кардинал Мазарини — виновник всех беспорядков, объявил его врагом короля и государства и приказал ему удалиться от двора в тот же день и покинуть Францию в течение недели. По прошествии этого срока, если кардинал не подчинится решению парламента, подданные короля приглашались изгнать кардинала силой.
Этот решительный ответ, которого двор никак не ожидал, поставил и Париж и Мазарини вне закона; осталось только ждать, кто возьмет верх — двор или парламент.
Итак, двор готовился к нападению, а Париж к защите. Горожане занялись обычным при мятеже делом: стали протягивать цепи поперек улиц и разбирать мостовые, как вдруг коадъютор привел им на помощь принца де Конти, брата принца Конде, и герцога Лонгвиля, его зятя. Присутствие двух принцев крови в их среде придало горожанам бодрости; было у них и еще одно преимущество — численное превосходство. Эта неожиданная подмога пришла 10 января.
После бурных споров принц де Конти был назначен главнокомандующим королевской армией вне Парижа, вместе с герцогом д’Эльбефом, герцогом Бульонским и маршалом де Ла Мот в качестве генерал-лейтенантов. Герцог Лонгвиль без особого назначения состоял при своем зяте.
А герцог де Бофор, как сообщает хроника того времени, прибыл из Вандома, радуя Париж своим надменным видом, прекрасными длинными волосами и огромной популярностью, делавшей его кумиром рынков.
Парижская армия организовалась с той быстротой, с какой буржуа превращаются в солдат, когда их побуждает к этому какое-либо чувство. 19 января эта импровизированная армия попыталась сделать вылазку, скорее для того, чтобы убедить и других, и самое себя в собственном существовании, чем с целью достигнуть каких-либо серьезных результатов. Она вышла со знаменами, на которых стоял не совсем обычный девиз: «Мы ищем нашего короля».
В следующие дни происходили мелкие операции: удалось угнать некоторое количество скота и сжечь два-три дома.
Подошел февраль. Как раз 1 февраля четверо наших друзей вышли на берег в Булони и разными дорогами направились в Париж.
К концу четвертого дня Атос и Арамис осторожно обошли Нантер, боясь попасть в руки какого-нибудь отряда королевы.
Все эти хитрости очень не нравились Атосу, но Арамис основательно доказал ему, что они не имеют права рисковать своей свободой, так как обязаны исполнить поручение короля Карла; это была их священная и высокая миссия; они получили ее у подножия эшафота и закончить могут не иначе как у ног королевы.
Атос уступил.
В предместье наших путников встретила стража — весь Париж был под ружьем. Часовой отказался пропустить двух друзей и позвал сержанта.
Тот вышел с тем важным видом, который напускают на себя буржуа, когда судьба случайно облекает их воинским званием.
— Кто вы такие? — спросил он Атоса и Арамиса.
— Мы французские дворяне, — был ответ.
— Откуда вы прибыли?
— Из Лондона.
— Что вы собираетесь делать в Париже?
— У нас есть личное дело к английской королеве.
— Вот как! Кажется, у всех сегодня — дела к английской королеве, — отвечал сержант. — У нас в кордегардии сейчас уже сидят трое дворян, которые направляются тоже к английской королеве. Их пропуска сейчас досматривают. Давайте-ка сюда ваши.
— У нас нет никаких пропусков.
— Как, никаких документов?
— Нет. Мы, как уже сказали, прибыли из Англии и совершенно не осведомлены о том, что происходит в Париже. Мы покинули его до отъезда короля.
— А! — проговорил сержант с лукавой усмешкой. — Вы, наверное, мазаринисты и хотите пробраться к нам, чтобы шпионить?
— Мой друг, — вмешался Атос, до тех пор предоставлявший говорить Арамису, — если бы мы были мазаринисты, то у нас были бы какие угодно бумаги. Поверьте мне, что в вашем положении меньше всего следует доверять документам и людям, у которых они в порядке.
— Пройдите в кордегардию, — предложил сержант. — Вы объяснитесь с начальником поста.
Сделав знак караульному, чтобы он пропустил их, сержант прошел вперед, за ним последовали наши друзья.
Кордегардия была битком набита буржуа и людьми из народа; одни играли, другие пили, третьи громко ораторствовали.
В углу, где их почти не было видно, сидели трое дворян, прибывших раньше; документы их рассматривались начальником караула, которому чин и положение позволяли сидеть в отдельной комнате.
Первым движением как вновь прибывших, так и людей, сидевших в углу, было окинуть друг друга быстрым внимательным взглядом. Ранее прибывшие были тщательно закутаны в длинные плащи. Один из них, пониже своих товарищей, скромно держался позади.
Когда сержант, войдя, объявил, что привел, по всей видимости, двух мазаринистов, эти трое насторожились. Низенький тоже вышел вперед, но потом опять отступил и скрылся в тени.
Узнав, что у вновь прибывших совсем нет паспортов, в кордегардии решили, что их нельзя пропустить.
— А мне кажется, напротив, — заметил Атос, — что мы будем пропущены, так как, по-видимому, мы имеем дело с разумными людьми. Надо сделать очень простую вещь: стоит только доложить о нас ее величеству английской королеве, и если она поручится за нас, то, я полагаю, едва ли вы станете задерживать нас.
При этих словах незнакомец, сидевший в тени, взволновался и дернулся от удивления так, что воротник плаща, в который он кутался, сдвинул нахлобученную шляпу, и она упала на пол. Незнакомец торопливо поднял ее и надел.
