городские проститутки исполняют стриптиз. - Он ткнул большим пальцем в ту сторону, куда смотрели девушки. -Эти девушки чтят богов и в то же время показывают Сасанидам то, что им не достанется.
Все мужчины в сторожке смеялись. Только Багой не присоединился к ним.
-Да ладно, - сказал Максим, - не будь ханжой. Даже такому персу, как ты, время от времени должна нравиться девушка, хотя бы тогда, когда у него заканчиваются мальчики.
Багой проигнорировал его и повернулся к Баллисте.
-Показывать то, что не подобает видеть, - это предзнаменование. Любой мобад мог бы тебе это сказать. Это предвещает падение этого города неправедных. Как эти женщины раскроют Сасанидам свои секреты и тайные места, так и Арет.
В течение дня и ночи столб черного маслянистого дыма тянулся на север, когда горел Хосро-Шапур, Слава Шапура. Пламя от огромного тарана и его черепахи освещало ночную тьму.
В течение семи дней Сасаниды предавались своему горю. День и ночь мужчины пировали, пили, пели панихиды и танцевали свои печальные танцы, ряды мужчин медленно поворачивались, обнимая друг друга. Женщины причитали, рвали на себе одежду и били себя в грудь. Звуки отчетливо разносились по равнине.
Затем в течение двух месяцев персы ничего не предпринимали - по крайней мере, ничего особенно активного в продолжении осады. Они действительно вырыли ров и насыпали низкий вал вокруг своего лагеря; не было дерева, чтобы построить частокол. Они разместили конные пикеты за северным и южным ущельями и на дальнем берегу реки. Отряды кавалерии выезжали, по-видимому, на разведку или за фуражом. Иногда безлунными ночами небольшие группы подкрадывались пешком поближе к городу и внезапно выпускали залп стрел, надеясь поймать одного-двух неосторожных стражников на городской стене или нескольких пешеходов на улицах за ее пределами. Тем не менее, в течение двух месяцев Сасаниды больше не предпринимали попыток штурма или новых осадных работ. Весь остаток мая, весь июнь и весь июль персы как будто чего-то ждали.
«Что я здесь делаю?». Мысли легионера Кастриция не давали ему покоя. Сегодня двадцать четвертое мая, годовщина дня рождения давно умершего Германика – его памяти полагалось жертвоприношение. Сегодня мой день рождения. Сейчас середина ночи, и я прячусь в каком-то сыром подлеске.
Прохладный ветерок, дувший с северо-востока через Евфрат, шелестел в камышах. Не было слышно никаких других звуков, кроме великой реки, катящейся мимо, булькающей, всасывающей берега. Стоял сильный запах влажной земли и гниющей растительности. Вверху рваные облака закрывали луну не больше, чем плащ нищего. Прямо перед лицом Кастриция в лунном свете серебрилась паутина.
Сегодня мой день рождения, и я замерз, устал, напуган. И это все моя собственная вина. Кастриций слегка пошевелился, приподняв с земли мокрую ягодицу, и мужчина позади него шикнул на него. Пошел ты, брат, подумал он, снова успокаиваясь. Почему? Почему я всегда такой дурак? Такой проницательный маленький опцион, как Проспер, просит добровольцев – это может быть немного опасно, ребята, – и моя рука взлетает вверх, как туника шлюхи. Почему я никогда не учусь? Почему я всегда должен доказывать, что я настоящий мужчина, готовый на все, не боящийся ничего? Кастриций мысленно вернулся через годы и многие мили к своему школьному учителю в Ниме. "Ты кончишь на кресте", - часто говорил педагог. Пока что он ошибался. Но Кастриция отправили на рудники. Он подавил дрожь, думая об этом. Если я смог выжить в шахтах, я смогу пережить все, что угодно. Лунный свет или нет, но сегодняшняя ночь будет прогулкой по персидскому парадизу по сравнению с шахтами.
Солдат впереди повернулся и жестом показал, что пора идти. Кастриций с трудом поднялся на ноги. Пригнувшись, они двинулись на юг через заросли тростника. Они старались двигаться тихо, но их было тридцать: грязь хлюпала под их ботинками, звенела металлическая фурнитура ремней, утка, потревоженная их проходом, взлетела, хлопая крыльями. "А ветер дует нам в спину и доносит шум до персов", - подумал Кастриций. Лунный свет, шум и неопытный офицер – сплошные предпосылки к катастрофе.
В конце концов они добрались до скалы. Молодой опцион Гай Лициний Проспер жестом велел им начинать восхождение. "Если я умру, чтобы удовлетворить твои амбиции, я вернусь и буду преследовать тебя", - подумал Кастриций, закидывая щит за спину и начиная подниматься. С тех пор как молодой опцион сорвал заговор с целью поджога зернохранилищ, он почти не скрывал своих амбиций. Ниже по течению реки дальний утес южного ущелья был довольно крутым. Именно это привлекло внимание Проспера: "Сасаниды не будут ожидать ночного налета с этой стороны". Что ж, мы скоро узнаем, прав ли ты, юный смельчак.
Кастриций был одним из первых, кто поднялся на вершину. Высоты он не боялся, и он был хорош в скалолазании. Он выглянул из-за края оврага. Примерно в пятидесяти шагах от них горел первый из персидских костров. Вокруг него он мог видеть скорчившиеся фигуры спящих людей, завернутых в плащи. Не было никаких признаков присутствия часовых. Откуда-то издалека доносились звуки разговоров, смех, обрывки песен. Поблизости не было никаких признаков того, что кто-то проснулся.
Когда большинство подхватило, Проспер просто сказал: "Сейчас". Через несколько неловких мгновений, когда все перебрались через край оврага, поднялись на ноги, сняли со спин щиты и обнажили мечи. Чудесным образом Сасаниды продолжали спать.
Без дальнейших приказов неровная шеренга добровольцев отправилась через пятьдесят залитых лунным светом шагов к лагерному костру. "Может быть, только может быть, это сработает", - подумал Кастриций. Вместе с остальными он перешел на бег. Он выбрал своего человека: красный плащ, шляпа надвинута на лицо, по-прежнему не шевелится. Он взмахнул своей спатой.
Когда лезвие вонзилось, Кастриций понял, что все вот-вот пойдет наперекосяк: они попали в ловушку, и он, скорее всего, умрет. Лезвие рассекло соломенное чучело в форме человека. Автоматически Кастриций присел очень низко, высоко подняв щит – и ни мгновением раньше, когда первый залп стрел пронзил ряды римлян. Наконечники стрел вонзались в деревянные щиты, со звоном отскакивали от кольчуг и металлических шлемов, вонзаясь в плоть. Мужчины закричали.
Удар в левый висок заставил Кастриция растянуться на земле. Ему потребовалось мгновение или два, пока он поднимал свой меч и поднимался на ноги, чтобы понять, что это была стрела, что они попали под перекрестный огонь.
-Тестуда, формируйте тестуду, - крикнул Проспер. Низко пригнувшись, Кастриций, шаркая ногами, направился к опциону. Мимо его носа просвистела стрела.
