Последнего князя сорокопутов подвели к великому визирю. Это был высокий худой человек с упругими мускулами и выжженной солнцем кожей. В жилах его текла кровь бедуина, глаза были черные, нос загнут, как у орла. Борода у него была густой и курчавой, а лицо – надменным.
– Меня зовут Басти. – Он говорил чище остальных. – Люди называют меня Басти Жестокий, хотя я не знаю почему. – Его губы скривила усмешка висельника. – Я был князем сорокопутов, пока Ак Гор не разорил мой клан. Вельможа Интеф был моим повелителем.
После этих слов его не оттащили в сторону, как остальных. Тан снова обратился к нему:
– Скажи царю, знал ли ты Пианки, вельможу Харраба, который в давние времена был знатным гражданином Фив.
– Я хорошо знал его. У меня были с ним дела.
– Какие у тебя были с ним дела? – спросил Тан, и в голосе у него послышалась угроза.
– Я грабил его караваны. Я жег урожай на его полях. Я совершил набег на его копи в Сестре и перебил горняков таким занятным способом, что никто больше не пришел туда добывать медь. Я жег его поместья. Я посылал своих людей в города, чтобы они клеветали на него, и его честность и верность государству были запятнаны. Я помогал другим погубить его, и в конце концов он выпил яд датуры из собственной чаши.
Я увидел, что рука, в которой фараон держал царскую плеть, задрожала, когда он услышал это, и одно веко задергалось, как у него обычно бывает, когда он чем-то сильно расстроен.
– Кто приказывал тебе делать это?
– Вельможа Интеф приказывал мне и дал в награду один тах чистого золота.
– Что вельможа Интеф надеялся получить, преследуя вельможу Харраба?
Басти усмехнулся и пожал плечами:
– Вельможа Интеф стал великим визирем, а Пианки, вельможа Харраб, мертв. По-моему, вельможа Интеф добился своего.
– Признаешь ли ты, что я не предлагал тебе помилования за это признание? Понимаешь ли ты, что тебя ждет смерть?
– Смерть? – Басти засмеялся. – Я никогда не боялся ее. Это мука́, из которой я пеку свой хлеб. Я накормил этим хлебом бесчисленное количество людей. Так почему же теперь я должен бояться съесть его сам?
«Был ли он глупцом или храбрецом?» – спросил я себя, услышав эту похвальбу. Как бы то ни было, я не чувствовал по отношению к нему ни сочувствия, ни восхищения. Я вспомнил, что Пианки, вельможа Харраб, был таким же человеком, как и его сын, и именно им принадлежали мои сочувствие и восхищение.
Безжалостное выражение глаз Тана давало понять, что он разделяет мои чувства. Пальцы его сжали рукоять меча с такой силой, что побелели, как пальцы утопленника.
– Уведите его! – прохрипел он. – Пусть ожидает воли царя.
Я видел, как Тан с усилием взял себя в руки, а затем повернулся к царю и опустился на колено:
– Я сделал все, что ты приказывал мне, божественный Мамос, бог и правитель родины. Я ожидаю твоих повелений.
При виде такого благородства комок встал у меня в горле. Мне пришлось подавить свои чувства.
Фараон продолжал молчать. Я услышал тяжелое дыхание моей госпожи, а затем почувствовал, что она взяла меня за руку и сжала ее с такой силой, что я испугался, как бы она не сломала мне пальцы.
Наконец фараон заговорил, и я с ужасом услышал сомнение в его голосе: он не хотел, чтобы услышанное было правдой. Он так глубоко доверял вельможе Интефу и так давно полагался на него, что это поколебало его веру в людей до самого основания.
– Вельможа Интеф, ты слышал обвинения, брошенные тебе. Чем ты ответишь на них?
– Божественный фараон, разве это обвинения? Я посчитал бы их фантазиями молодого человека, сошедшего с ума от зависти и ревности. Он сын осужденного изменника и преступника. Побудительные причины действий вельможи Тана мне совершенно ясны. Он убедил себя в том, что изменник Пианки мог стать великим визирем вместо меня. Теперь его извращенное мышление перекладывает на меня ответственность за падение его отца.
Так одним взмахом руки визирь отделался от Тана. Исполнено это было ловко, и я увидел, что царь начал сомневаться. Его сомнения усиливались. Всю жизнь он безоговорочно доверял вельможе Интефу, и теперь ему было трудно осознать случившееся. Он хотел верить в его невиновность.
– А что ты скажешь об обвинениях князей-разбойников? – наконец спросил фараон. – Чем ты ответишь на них?
– Князей? – переспросил вельможа Интеф. – Следует ли нам льстить им, называя их так? По их собственному свидетельству, они являются преступниками худшего рода: убийцами, ворами, насильниками над женщинами и детьми. Следует ли нам искать правды у них? Разве в них больше чести и совести, чем в диких зверях? – Вельможа Интеф показал рукой. И в самом деле, они стояли перед ним полуобнаженные и связанные, как животные. – Посмотрите, ваше божественное величество. Разве людей такого рода нельзя подкупить или побоями заставить говорить что угодно ради спасения собственной шкуры? Разве вы поверите слову любого из них больше, чем слову человека, служившего вам верно всю свою жизнь?
Царь невольно кивнул, принимая доводы человека, в котором привык видеть друга, согреваемого благосклонностью и осыпаемого наградами.
– Все, что ты говоришь, правда. Ты всегда служил мне без злого умысла. Эти негодяи не знакомы с правдой и честью. И вполне возможно, их заставили говорить так. – Он колебался, и вельможа Интеф почувствовал свое преимущество.
– До сих пор против меня выдвигались только словесные обвинения. Наверное, на свете есть более существенные доказательства, подтверждающие мою смертельную вину. Есть ли в нашем Египте хоть один человек, который может по-настоящему свидетельствовать против меня, а не только произносить слова? Если такой человек есть, пусть он выйдет к нам, и тогда я отвечу на его обвинения. Если же не найдется доказательств, о которых я говорю, мне не за что отвечать.
Его слова глубоко встревожили фараона. Он оглядел двор, как будто в поисках доказательств, требуемых вельможей Интефом, а затем, очевидно, принял решение.
– Вельможа Тан, какие доказательства ты можешь привести в свою пользу, помимо слов убийц и преступников?
– Подлец хорошо замел свои следы, – произнес Тан, – и сумел скрыться в густой чаще, где его трудно найти. У меня нет других доказательств против вельможи Интефа. Но может быть, найдется кто-нибудь, у кого они есть, кого могло вдохновить то, что он услышал здесь сегодня. Я молю царя Египта спросить людей, нет ли среди них того, кто смог бы помочь нам разрешить эту задачу.
– Фараон, он бросает тебе вызов! Мои враги могут осмелеть и выйти из тех щелей, где они выжидают удобного момента, чтобы напасть на меня! – вскричал вельможа Интеф. – Я горячо возражаю против такого предложения!
Но фараон заставил его замолчать резким движением руки.
– Они ответят за любое лжесвидетельство против тебя, – обещал он, а потом обратился к собравшимся: – Мой народ! Граждане Фив! Вы слышали обвинения, брошенные в лицо моему доверенному лицу и любимому великому визирю. Есть ли среди вас кто-нибудь, кто может привести доказательства, которых не хватает вельможе Тану? Может ли кто-нибудь из вас свидетельствовать против вельможи Интефа? Если да, то я требую, чтобы он вышел к нам и сказал об этом.
Я вскочил на ноги раньше, чем успел понять, что делаю. Голос мой зазвенел у меня в ушах, и я перепугался до смерти, такой он был громкий.
– Я Таита, который был когда-то рабом вельможи Интефа! – закричал я, и фараон, взглянув на меня через двор, нахмурился. – Я хотел бы кое-что сказать вашему величеству и показать кое-какие мелочи.
– Мы знаем тебя, врач Таита. Можешь приблизиться.
Когда я спустился со своего места на трибуне и пошел к трону, то посмотрел на вельможу Интефа и споткнулся. Мне показалось, что я натолкнулся на каменную стену, столь ощутима была его ненависть.
– Божественный царь Египта, это существо – раб. – Голос вельможи Интефа звучал холодно и напряженно. – Может ли слово раба опровергнуть слово вельможи фиванского круга и верховного сановника государства? Не смешно ли это?
