У Шрамолицего туника успела промокнуть от крови, что щедро лилась у него по шее. Удар копьем при первоначальной атаке пришелся ему в подбородок, несмотря на вовремя выставленный щит: длинное лезвие без особого труда пробило двухслойную древесину. Отчаянно дернув щит на себя, Шрамолицый притянул не только чужое застрявшее оружие, но и его владельца. Рыча от бешеной радости, ветеран гладиусом пронзил варвару ляжку и, провернув лезвие, вскрыл бедренную вену, после чего сшиб варвара в гущу его сотоварищей мощным ударом умбона в грудь.
За спиной сражающихся солдат без устали сновали центурионы, которые как коршуны следили, где кого ранят или убьют, и вопили на бойцов задней линии, чтобы те скорее выдергивали вышедшего из строя и вталкивали на его место замену. В то время как большинство рубились молча, если не считать хриплых придыханий, с которыми наносились удары, некоторые из римлян чуть ли не визжали – теряя рассудок от страшной, нечеловеческой картины или, напротив, подпитываясь той силой, без которой уже давно не могли существовать.
Друст в окружении тесного кольца телохранителей лез по склону, силясь нагнать своих людей; за ним торопился и Кальг. За головами ратников воевода мог видеть оборонительную линию латинян. В раскисшую глину между двумя шеренгами непримиримых врагов было вдавлено куда больше вениконских тел, нежели римских. Кисловатая вонь пролитой крови, перемешанной с содержимым вспоротых кишечников, уже била в нос так, что подкатывала рвота. Отступив на пару-другую шагов, воевода мрачно оглядел своих телохранителей и медленным кивком дал понять, что их догадка верна: чтобы выбраться из ловушки, потребуется пойти на нечто из ряда вон выходящее. Заглядывая каждому в глаза, царь вениконов повысил голос, перекрывая рев и лязг сечи:
– Воины! Сродичи! После стольких лет вместе вы как никто из всего нашего племени стали мне близки! Но сейчас, братья, я должен обратиться к вам с самой главной просьбой! Надо как можно скорее прорвать оборону латинян, или наши же погибшие окажутся той стеной, через которую придется карабкаться под ударами врага, и вы сами знаете, к чему это приведет. Мы должны сделать то, что не выйдет у полутысячи ратников, обремененных и стесненных своей же численностью. Надо броситься на латинян, забыв о себе, прорубить брешь в одном-единственном месте, чтобы другие воины развили успех и опрокинули солдат. Как только их цепь поддастся, я сам поведу дружину сквозь нее, обрушусь на врага с тыла. Победа будет за нами, однако для прорыва придется пожертвовать собой, о братья! Я буду в первых рядах, но именно вы должны наброситься на латинян с нечеловеческой быстротой и натиском, чтобы все получилось! Готовы ли вы на это, братья мои, зная, что многие из вас уже сегодня будут пировать с нашими пращурами?
Он вновь оглядел своих людей. Лица посуровели, в чертах проступила непреклонная решимость, взгляда никто не отводил. Многие согласно кивали, были и такие, кто просто смотрел в ответ с видом человека, который знает, что подошло его время. Смахнув слезы гордости за свой народ, воевода раскрыл объятия и прижал к груди стольких, скольких смог, вдыхая пряный дух чужого пота. Он заговорил вновь, понимая, что произнесенные слова станут той искрой, от которой окончательно и бесповоротно полыхнет безудержная ярость.
– Я звал вас братьями, но теперь все иначе! Каждому павшему воздадутся почести, как моему родному сыну! Те же, кто выживет, войдут в мою семью. Про нас, о сыновья, сложат песни, передаваемые из поколения в поколение! Про нас – и про то, что мы сейчас сделаем! Мы вопьемся в глотку врагу и раздерем его в клочья! За мной, сыны!
Воины разжали объятия, расступились, и воевода бросился вперед, на римлян. Замахнувшись на бегу молотом, он обрушил его на голову какому-то легионеру и почти впечатал того в землю. Соседи злосчастного парня отпрянули в ужасе при виде месива под расплющенным шлемом, а Друст уже описал обухом низкую дугу, размозжив обе голени одному римлянину и подкинув в воздух другого. В следующий миг на солдат задней линии, торопливо занимавших места выбитых, с ревом навалились телохранители воеводы, чтобы раздвинуть и углубить наметившуюся брешь. Их отчаянная атака захлебнулась собственной кровью на неумолимых римских мечах, но, как и предсказывал Друст, наступила та драгоценная секунда, когда на флангах продавленного участка слишком многие были заняты отражением наседавших варваров, чтобы заботиться еще и о соседях. Обернувшись к дружине, воевода вскинул молот как знамя и проревел единственную команду, которая была нужна его людям:
– Вперед, братья! К победе!
Он прыгнул на римлян, вбивая молот в чей-то шлем. Из ушей солдата ударили алые фонтаны, и тело во весь рост грохнулось на дерн. Вениконы с победным воплем хлынули вперед, надавливая на просевшую цепь окровавленным тараном из тел и железа. В один миг к праотцам отправилась дюжина легионеров, и оборона прорвалась, давая выход бурной людской лавине.
Примипил Нэуто выскочил из-за своей когорты, отчаянно торопясь к месту прорыва и взывая на ходу к коллеге Фронтинию, чтобы тот направил ему подкрепление из солдат второй линии:
– Дай мне задних!
Юлий и Марк оказались ближе всех из Первой тунгрийской к опасному участку и, опередив Нэуто, уже гнали ауксилиев из подпорной цепи на латание медленно, но неумолимо расползавшейся бреши. В итоге они лоб в лоб столкнулись с озверелыми вениконами, которые прорвались в тыл и были вот-вот готовы ударить еле державшимся римлянам в спину.
Марк выхватил спату и указал ею на варваров, поторапливая своих людей. Вместе с ауксилиями Юлия в жернова вениконской атаки бросилось несколько десятков солдат, ненадолго укрепив правое крыло прорыва. Столкнувшись с защитниками там, где, казалось, никого и быть не могло, часть ратников приняла решение сражаться, а оставшаяся дружина ринулась вверх по склону, мимо опушки леса, чтобы обойти вражеское подкрепление с фланга. Вторая когорта, получив усиление, из последних сил сдерживала продолжающийся наплыв вениконов, которые затекали в брешь. Теперь ауксилиями владело лишь упрямство и понимание, что уступить значит погибнуть. Оба центуриона тревожно переглянулись, слишком хорошо осознавая, что оборона висит на волоске, который до предела натянут бесхитростным и в то же время беспощадным перевесом в численности. Марк бросил тоскливо-непонимающий взгляд на вершину холма, где под лесными кронами давно выстроился резерв, и обернулся к Юлию, силясь перекричать рев сражения.
– Какого рожна они тянут?!
