Ознакомительная версия.
– Панин? Знакомое что-то. Это тот, что в посольство к Ширван-шаху был отправлен да начудил там чего-то, его и отозвали?
– Да, тот самый. Только не чудачества то были. Пришли к нему как-то люди, купцами тверскими пограбленными в дороге назвались. Принял их Василий по доброте душевной. А оказалось, лазутчики они князя Михаила Борисовича тверского и воры. И посольство наше разорили, и Ширван-шаха обнесли да чуть жизни не лишили. После того отношения с Москвой сильно разладились, сам понимаешь, а Василий теперь в деревеньке своей догнивает, ко двору Иваном не пущаемый. И я из-за него, ирода этого, три года по разным приказам мыкался, чуть в писцы разжалован не был.
Боярин неуверенно почесал в бороде:
– Ты уверен, что это он? Человек путешествовал много, в Индии бывал, такое рассказывал…
– А что это меняет? Туда шел, одного посла московского сковырнул, обратно идет – другого. Может, у него вообще задание какое тайное есть.
– Да зачем ему это все? Тверь-то уже под Москвой ходит. Нету ему смысла с нами враждовать.
– Только ты ему почему-то про Тверь не сказал? Что боярин, екнуло сердце? Почувствовало неладное?
Тот в ответ кивнул.
– Ну, вот то-то. Ты бы его не защищал, Никита Васильевич, а умищем пораскинул. Нужно тебе в опалу попадать али нет?
– Нет, конечно. Кому охота в опалу, да только что тут сделать? Он гость, да и книжицу мне показал, которую за записки лазутчика принять можно было бы. Зачем ему это?
– Хитер, ох, хитер, – покачал головой дьяк, непонятно к кому относясь. – Ну, ладно, пойду я, раз ты меня слушать не хочешь.
– Погоди, дьяк, – остановил его посол. – Ты б на моем месте что сделал?
– Не понравится тебе, что я скажу, – усмехнулся дьяк.
– Что прирезал бы и на улице бросил?
– Нет, если найдут зарезанного русского в городе, следствие начнется, к тебе придут выспрашивать. А там и до Москвы дойти может, тут в посольстве «доброжелателей» тоже, знаешь, хватает, – ответил дьяк. – Но и в живых его я б не оставлял на твоем месте.
– Камень на шею и в море? – предположил Никита Васильевич.
– В море лучше, конечно, да смысла в том особого нет, а смерть его еще и нам послужить может.
– Это как?
– Отослать его надо отседа. Домой отправить. А когда караван через литовские[54] земли проходить будет – и порешить. Да шум поднять. Что, мол, убили купца-путешественника известного Ягайло[55] последыши. То Ивану может на руку сыграть, стать лишним поводом Литве кровь попортить да с Ордой сговориться. Да и Михаил-то Борисович Тверской там обретается, из родного города сбежамши, вот пускай со своими покойниками и разбирается. И тебе то на пользу может пойти, запомнит князь твою преданность, может, и деревеньку пожалует. А купцу этому ни до Твери, ни до Москвы доезжать не след.
Никита Васильевич посмотрел на дьяка пристально.
– А знаешь что? Афанасия сына Микитина я отошлю первым же караваном, но и тебя с ним отправлю.
– Это зачем еще? – насторожился дьяк.
– Ты это все выдумал, тебе и свершать. Поверишь сердцем, что он лазутчик с заданием тайным, сам его и порешишь. Ну, а нет, значит, жить ему дальше. В Москве, Твери или где он там захочет.
– Да постой, Никита свет Васильевич, как же я его порешу?
– Что, боишься, духу не хватит? – прищурившись, вопросил посол.
– Да духу-то хватит, – ответил дьяк. – Силенок маловато. Где мне с таким здоровым справиться?
– Ну, это другой вопрос, дам я тебе людей верных. Они… поддержат. И доложат мне, что сам ты его убил. А если доложат что другое, ох пеняй на себя, Дмитрий Петрович. Все, на том порешим! – окриком прервал боярин возражения дьяка. – Все! Иди уже, спать охота.
* * *
Афанасий проснулся с первыми лучами солнца. Натянул свежую рубаху и стираные порты, начищенные с вечера сапоги. Взял было кожаный мешок, в который сложил книжицу и мешочки с порошком, да передумал, оставил в комнате. Вышел на двор из пристройки к посольскому терему, в кою его вчера определили. Отфыркиваясь, умылся теплой водой у колодца. Посвежевший и в прекрасном расположении духа пошел к посольскому крыльцу. С удивлением уставился на закрытую дверь и подпирающего ее усача Трофимку.
– Утро доброе! Что посол, дрыхнет еще? – спросил он весело.
– Доброе, – ответил тот не очень приветливо. – Нету посла, затемно еще укатил Никита Васильевич куда-то.
– Куда укатил? – удивился купец.
– Меня в то не посвящали, – угрюмо ответил усач. – А тебе велел передать, чтоб ты Степана Дмитриева поискал или Гридю Жука, что на Москву пойдут. До следующего месяца то последняя возможность. Следующий караван только поздней весной будет.
– А где ж я их искать буду, гостей-то московских? – оторопел Афанасий.
Тон усача и негаданное отсутствие посла, о котором вчера и речи не было, его насторожили.
– Об это время они обычно в трактире сидят, что от ворот направо. Дела обсуждают да завтракают. И тебе к ним самая пора присоединиться. На вот, – Трофимка извлек из складок кафтана худой кошель и протянул купцу. – Никита Васильевич передать просил.
Афанасий взял кошель, привесил на пояс, оглядел посольский терем. Ему казалось, что мелькнула в окне второго этажа какая-то тень. И то сказать, посольские кони в конюшне храпели, слышно. Да и он сам чутко спит, вряд ли бы не услыхал выезд посольский. Но не в его положении права качать и правды доискиваться. Сказано убраться из Кафы с караваном Гриди Жука и Степана Дмитриева, значит, лучше убраться.
Не прощаясь с белокафтанным Трофимкой, купец развернулся и пошел, куда было сказано. Трактир он почуял за версту по вкусным запахам, тянувшимся кухни. Поднялся по резному крылечку, зашел в широко распахнутые двери.
Зал был большой, уставленный крепкими столами, за которыми сидели, не чинясь, обитатели русского подворья. Перед подмастерьями да приказчиками стояли миски с пустой кашей да жидкий чаек. Ремесленники да мастера баловали себя кашами с овощами и мясом и квасом прохладным. Купцы же завтракали от души – блинами с семгой, седлами барашка, хмельным квасом да фруктами разными. А один стол, в красном углу под образами, просто ломился от угощений.
За богатым столом восседали два мужичка средних лет в дорогих кафтанах со скучающими выражениями на лицах. Отщипывая по небольшому кусочку то от одного, то от другого блюда, они вели неторопливую беседу. Даже купеческого чутья и опыта Афанасия не потребовалось, чтобы понять, что это и есть искомые люди. Тверской купец подошел к столу, остановился почтительно за два шага, стянул с головы шапку и поклонился.
Ознакомительная версия.
