— Ваша история поистине забавна, синьор Джакомо. Почему бы вам ее не записать и не дать нам почитать? Да, действительно, это интересная и поучительная история, и мне хотелось бы услышать ее продолжение. Только, честно говоря, я не могу понять, каким образом она связана с оперой.
— С оперой? Ах, верно, как она связана с оперой? Опера — начало моей собственной долгой истории, Констанция. И эта история — драма из многих, очень многих актов. Это тоже drama giocoso, точнее говоря, комедия с большим количеством исполнителей. В центре — определяющий, основной образ, который во многом походит на нашего дона Джованни. Однако кое в чем они отличаются друг от друга. Мне трудно это объяснить, ведь…
— Синьор Джакомо, вы сможете мне поверить, если я скажу, что подозревала об этом? После всего, что я услышала о вас, полагаю, вы питаете особый, глубокий интерес к опере.
— Вы очень умная женщина, дорогая Констанция. И вы смогли понять то, что у нас внутри, пока мы бились над постановкой оперы.
— Благодарю вас, синьор Джакомо, вы правы. У меня было достаточно времени, чтобы о многом поразмыслить.
— И каков ваш вывод?
— Нам с Вольфгангом нужно как можно быстрее уехать в Вену.
— Ах да, я вас понимаю.
— Ему следует показать своего «Дона Джованни» венской публике.
— Да, следует.
— И не следует оставаться в Праге дольше, чем это необходимо.
— Вы на удивление практичны, дорогая Констанция. Вы только что говорили с моей совестью. Вы даже представить себе не можете, что в своей речи взывали к моей совести.
— Неужели? К вашей совести?
— Вы попросили меня записать свою историю, попросили всерьез отнестись к творчеству.
— Сделайте это, синьор Джакомо! Вы в долгу перед теми, с кем свела вас жизнь. Для многих из них вы остались загадкой. Наверное, они не прочь узнать, что творилось в голове у Казановы.
— Другие части тела тоже могут быть интересны, дорогая Констанция.
— Вы это сделаете? Ладно, как бы там ни было, вам стоит как можно быстрее последовать моему совету и приступить к мемуарам.
— Для этого понадобятся годы, дорогая Констанция.
— У вас есть время, синьор Джакомо! У вас есть время…
— У меня есть время, да, дорогая Констанция. Теперь у меня есть время… Пойдемте выпьем бокальчик шампанского, и не переживайте об опере. Поверьте мне, синьору Джакомо из прекрасной Венеции, об этом доне Джованни еще будут говорить двести лет спустя.
— Я верю вам, синьор Джакомо. Только через двести лет нас уже не будет и мы не сможем этого услышать. Это меня немного беспокоит.
— Нам нужно поскорее отправляться в путь. Вам — в Вену, а мне — в Дукс, в мой одинокий приют на старости лет.
— За ваше здоровье, синьор Джакомо! Мы никогда не забудем друг друга!
— Нет, не забудем.
Они чокнулись. Казанова чувствовал, как подрагивает его правая рука. Это была удивительная женщина, она смогла подсказать ему единственно верный путь. Нельзя более ждать, нужно приступать к мемуарам. Пора, да, пришло время.
Все началось в Падуе, в доме доктора Гоцци. У падре была сестра тринадцати лет, с которой он, Джакомо Казанова, проводил много времени.[23] Поначалу они играли в обычные детские игры. Невинные игры, например прятки, салки и другие, однако со временем девочка стала играть роль более взрослой и опытной, чем Казанова. Она первой приблизилась к нему с определенными намерениями. Сначала в шутку раздела Казанову, вымыла, переодела и во время этой игры, казавшейся сперва безобидной, пробудила его желание. Хотя тогда Казанова и смог его скрыть.
Он невольно полюбил ее, и когда девчонка позже отдала предпочтение другому, старшему ученику падре, некоему Кордиани, Казанова впервые испытал ревность— страстное, причинявшее боль стремление расквитаться с этим Кордиани и его юной подругой…
Для молодого человека гораздо лучше, если с подобными чувствами его познакомит опытная женщина постарше. Казанова же еще в юном возрасте испытал любовь, ревность и ненависть. Еще тогда, когда не мог их преодолеть или ответить на них.
Необходимый опыт можно было приобрести только в светском обществе. Казанове удалось это сделать, когда он вернулся из Падуи в Венецию! Ведь только в Венеции ему удалось научиться нравиться не одной, а сразу нескольким женщинам. Синьор Джакомо стал фаворитом одного из сенаторов[24] и получил право участвовать в вечерних ассамблеях. Так Казанова смог набраться опыта, научился со вкусом одеваться и выгодно преподносить себя. Он пользовался успехом у женщин в возрасте и научился искусно делать прическу и напомаживать волосы в соответствии с модой.
В Падуе и Венеции началась долгая, полная приключений история ненасытной и неспокойной любви Казановы к женщинам. Он был… Да, он был рожден для служения прекрасному полу. Ни для чего иного, только для того, чтобы нравиться и доставлять удовольствие женщинам так, как не умел ни один другой мужчина. Всю свою жизнь Казанова посвятил тому, чтобы любить женщин и завоевывать их любовь. Неужели дон Джо-ванни мог сравниться с ним?
Казанова попытался вдохнуть в оперного героя немного личного опыта, привил ему свое жизнелюбие, изысканные манеры и, наверное, чуточку элегантности, приобретенной за долгие годы жизни. Но, несмотря на все старания, дон Джованни оставался неживым, театральным персонажем, странным сочетанием многочисленных фантазий и снов. Скоро он исполнит свою серенаду, а пражцы с восторгом ее послушают. Их очарует слияние сентиментальности и легкой иронии, которой Луиджи научился разбавлять сентиментальность.
Дон Джованни станет под окном и заиграет на мандолине. У него на поясе шпага Моцарта, на руке — кольцо да Понте, а на голове — шляпа Казановы с белыми перьями. Получился достаточно привлекательный, красивый образ с покоряющей улыбкой и милыми чертами лица некоего Луиджи Басси. Это театр, колдовство, а волшебные превращения могли восхитить людей и надолго задержаться в их мыслях и мечтах. Да, мечтах об этом образе, о доне Джованни, которого никому не удержать. Его придется охранять даже в преисподней, чтобы он не смог вскружить голову смазливым дьяволицам!
Колдовство, да, так и было. Казанова любил это слово с самого детства. Колдовство. Запутанные отношения родителей, которые были актерами и оставили своего сына на попечение бабушки. Джакомо был тихим, замкнутым ребенком, о котором говорили, что он долго не протянет. Когда Казанова очнулся, ему было восемь лет и четыре месяца. Он помнил события именно с этого момента, однако впервые рассказал об этом только сейчас.
