— Его преосвященство епископ Алепский и его преподобие приор Фронтенакский.
Священнослужители вошли в зал.
Невзирая на свой небольшой рост, епископ имел величественную осанку и держался с достоинством, внушавшим окружающим почтение. Он был в фиолетовом дорожном плаще и в шапочке того же цвета, из-под которой блестели его как бы спокойные, но полные скрытого нервного напряжения серые глаза. Возле него смиренно шел отец Бонавантюр, по-прежнему уверенный, спокойный и улыбающийся, правда слегка похудевший.
— Дядя, дорогой! — воскликнул обрадованный Леонс. — С вами все в порядке! Я так рад!
Он бросился к приору и крепко обнял.
— Ну, мальчик мой, ты меня задушишь! От этого поста я стал совсем слаб! — со смехом отвечал приор. — Вы так рады мне, осужденному законом преступнику?
— Преступник — тот, кто оклеветал вас, отец мой! — с жаром продолжал Леонс. — Я не сомневался в вашей невиновности… Вы расскажете нам, что на самом деле произошло? Что стало причиной этого чудовищного недоразумения?
В это время владетельница замка в сопровождении сестры Маглоар поспешила навстречу к епископу де Камбису. Монахиня встала перед ним на колени, как того требовал ритуал, а мадемуазель де Баржак склонила перед ним голову и сказала:
— Монсеньор, я благодарю вас за честь, которой вы меня удостоили, посетив мой замок!
— Да снизойдет мир Господень на этот дом! — ответил епископ торжественно. — Встань, дочь моя, — обратился он к сестре Маглоар, — лишь перед Господом нашим стоит преклонять колени! Даже мы, служители его, думающие, что действуют от его имени, на самом деле существа слабые, способные заблуждаться.
Тут взгляд епископа остановился на Леонсе. Прелат внимательно посмотрел на юношу, а затем обратился к отцу Бонавантюру:
— Это он?
— Он, монсеньор.
Епископ осенил Леонса крестным знамением.
— Да благословит вас Господь, сын мой! — сказал он каким-то особенно проникновенным тоном. — Сохраняйте привязанность к вашему наставнику, этому достойному человеку, драгоценными советами которого вы всегда пользовались. Вы не захотели явиться ко мне, невзирая на мое настоятельное приглашение; поэтому я приехал сюда сам, чтобы иных обрадовать, а других привести в смущение. Вы также, барон, — обратился он к Ларош-Боассо, который стоял с недоуменным выражением лица, — не приехали вчера в аббатство, как вас приглашали.
— Меня здесь удержало важное дело, монсеньор; но к вам должен был явиться мой поверенный, старый Легри.
Епископ кивнул.
— Все равно, — сказал он, — теперь вы узнаете, что произошло вчера. Само провидение привело вас сегодня сюда, чтобы вы смогли присутствовать при торжественном оправдании человека, которого вы обвинили в тягчайшем преступлении.
Он сел и все заняли места вокруг него, кроме сестры Маглоар и кавалера де Моньяка, которые держались несколько поодаль. Не зная, о чем речь, Леонс и Кристина с тоской во взоре смотрели то на спокойные черты приора, то на строгое лицо епископа. Ларош-Боассо, понимающий, что происходит нечто, не входившее в его планы, не мог больше владеть собою.
— Монсеньор, — вскричал он в гневе, — потрудитесь-ка объяснить, что случилось во Фронтенаке! Странные произошли перемены, как вижу! Тогда вы были исполнены праведного гнева на этих корыстолюбивых и безжалостных монахов, которые убили маленького виконта, чтобы завладеть его наследством! Вы, кажется, обещали, что накажете виновных самым суровым образом! И что же? Теперь вы оказываете величайшую милость главному виновнику преступления, этому волку в овечьей шкуре, смиренному отцу, руки которого обагрены кровью невинного ребенка!
— Остановитесь, барон, — перебил его епископ, недовольно морщась: пафос он любил только в собственных речах. — Прекратите бряцать словами, которые не могут ранить! Вы справедливо заметили, что произошли значительные перемены. Обнаружилась истина. И она подкреплена доказательствами более весомыми, чем шквал гневных слов. Господь не дал свершиться неправедному суду. Монахи подверглись притеснениям с моей стороны незаслуженно, и мне пришлось просить у них прощения за то, что я нарушил уклад их жизни, а главное — пытался заставить их каяться в преступлении, которого они не совершали.
— Я знал, я знал, — шептал счастливый Леонс, сжимая руку отца Бонавантюра, возле которого он сидел.
— Преподобный отец, я также никогда не верила в то, что вы могли… — начала Кристина, но приор только улыбнулся ей ласково.
— Монсеньор, вы заблуждаетесь! Они… они вас обманули! — воскликнул возмущенный Ларош-Боассо. — Этот хитрый монах одарен хитростью лисы и ядовитостью змеи. Но ему будет нелегко провести меня. Я не отступлюсь от моего обвинения, мой священный долг как потомка семьи Варина — отомстить за моего погибшего от рук монахов родственника. Отец Бонавантюр, по собственному признанию, сопровождал таинственного незнакомца, который в день, когда совершилось преступление, подошел к кормилице Фаржо в саду замка Варина. Прежде всего приору следовало сказать, кто это был, кто осмелился поднять руку на…
— Теперь мы знаем, кто это был, — холодно сказал епископ.
— Кто же?
— Ваш дядя, граф де Варина, родной отец исчезнувшего виконта.
Ларош-Боассо оторопел, точно его обухом ударили по лбу.
— Вы сомневаетесь, — продолжал де Камбис, — но вы убедитесь в этом, когда увидите вторую часть духовного завещания покойного графа, которая была обнародована только вчера при фронтенакском капитуле. Граф подробно рассказывает, как в упомянутый вечер он вошел в сад замка Варина через калитку, от которой он один имел ключ, придумал предлог, чтобы удалить кормилицу, и…
— Монсеньор, — перебил его барон, — как можно поверить в подобное? Отец, даже в помешательстве, которым мог страдать покойный граф Варина, не мог поднять руку на родного сына! Это бред, написанный обезумевшим графом под диктовку монахов!
— А кто вам говорит, что ребенок был убит? Он жив.
— Жив? Это невозможно!
— Жив, повторяю вам, и мы все его знаем. Он и сейчас среди нас.
— Как? Неужели это… — Мысль, возникшая в это мгновение в уме Ларош-Боассо, придала его лицу выражение крайнего изумления.
— Мнимый племянник приора, так называемый Леонс, который наконец примет теперь свое настоящее имя и титул графа де Варина.
Юноша вопросительно и изумленно смотрел на своего воспитателя, а приор лишь улыбался, словно хотел сказать: «Теперь-то ты понял, мальчик мой, почему я говорил, что Кристина не так далека от тебя, как ты думаешь!»
