- Если вы все это сочинили, то вам придется уйти в отставку, мсье. Все это такие мелочи!
- Монсиньор, с вашего позволения я ещё не ушел в отставку. Поверьте, я не стал бы задерживать ваше внимание на этих "мелочах", как вы их называете, если бы они действительно были таковыми.
И с известной долей торжественности он извлек из внутреннего кармана сложенный вдвое листок с напечатанным текстом, сказав при этом:
- Мы захватили это в момент выхода из печати.
Это был не памфлет и не пасквиль, а просто небольшой весело состряпанный текст, в котором газета Майробера рассказывала, издеваясь над своим собеседником, о беседе с сумасшедшим, который выдавал себя за герцога Орлеанского.
Восемь дней назад Лябрюни наконец-то добрался до МайроберА, который действительно гостил в борделе, как начальник и предсказывал в разговоре с Гиттой ля Рамон, и засадил того за работу - совершенно ясно, что Майробер не мог отказать начальнику ни в какой услуге в силу известных нам причин.
Из текста следовало, что некий персонаж, обозначенный в тексте буквой Т., имеет не очень ясные, но решительные наме рения, - из нижеследующего текста, в частности, возникал вопрос об узурпированных законных правах. Самое же главное заключалось в том, что те, кто знал этого человека, не могли ошибиться относительно личности автора этих намерений, так как Майробер описал его с абсолютной точностью в соответствии с приметами, которые ему продиктовал Лябрюни. Насмешливые намеки на тот факт, что "оригинал" (как называл его Майробер) участвовал в войне в Америке, рассеивали последние сомнения.
- Тюльпан! Тюльпан! - повторял герцог, ходя взад и вперед по комнате, комкая и снова расправляя статью. - Да, все совершенно правильно! Это он! Но что заставило его это сделать? Что он-сумасшедший, или в этом есть что-то еще? Он же мне обещал...Ах! Боже мой! Вот так и доверяйте людям! Лябрюни!
- Да, монсиньор?
- Должно быть, он был пьян, когда рассказывал Майроберу о столь опрометчивых намерениях, не так ли?
- Это не опрометчивые, а бесстыдные намерения! - вмешалась Агния.
Она немедленно налила герцогу коньяку, так как видела, что он не столько встревожен, сколько раздосадован, тогда как Лябрюни произнес:
- Пьян? Может быть, монсиньор, но у него действительно были такие намерения. И, как говорится, истина в вине...
- Лябрюни!
- Монсиньор?
- Поклянитесь мне, что эта бумажка не получена нечестным путем!
_ Но с какой стати, монсиньор? Кто бы мог потребовать этого от Майробера и с какой целью?
- Например, королева Мария-Антуанетта. Она относится ко мне с огромной антипатией и всегда получает большое удовольствие от распространения порочащих меня или неприятных мне слухов.
- Но, монсиньор, сам Майробер считает, что он имел дело с одним из тех слабоумных, которые бродят по улицам, выдавая себя за короля Пруссии и был очень удивлен, когда я запретил распространение этой статейки, которой он хотел начать публикацию серию под названием "Живые картинки" или "Уличные зарисовки", я точно не знаю.
- Как вы пронюхали об этом?
- С помощью старшего мастера в типографии, - сказал Лябрюни и так как хорошо видел, что герцог все ещё не доверяет ему, извлек ещё один документ, который держал в запасе, стараясь предварительно подготовить почву, чтобы злодеяние выглядело внушающим доверие или по крайней мере возможным и чтобы последнее разоблачение столкнулось бы уже лишь с ослабленным сопротивлением.
Когда он рассказывал об офицере Дютильё, Гитте ля Рамон и Майробере, то абсолютно точно предвидел реакцию герцога, который мог отнестись к их существованию с предубеждением, и теперь он выдвинул вперед доктора Муфле.
- Два раза в день, а иногда и три, доктор Муфле навещал господина Тюльпана в его комнате и они вели долгие секретные разговоры. Я могу представить в распоряжение монсиньора большое количество документов относительно этого медика. Но я думаю, что достаточно сказать следующее: именно благодаря доказанной помощи этого ученого мужа несколько лет назад генерал Рампоно отравил свою жену. Моему другу, который проводил расследование, посоветовали вернуть досье в тот момент, когда он все доказал. Дело было закрыто. Несомненно, доктору Муфле покровительствовал кто-то из сильных мира сего.
И затем в установившемся молчании он тяжело бросил фразу, которую можно было понимать только в противоположном смысле относительно её содержания:
- Я готов положить голову на плаху, что королева Мария-Антуанетта не имеет к этому отношения.
Герцог вздрогнул и обменялся взглядами с Агнией де Бюффон. Заговор, в котором был использован Тюльпан? Эта мысль промелькнула у обоих, на что смутно и надеялся Лябрюни. Он весь дрожал от возбуждения, этот мерзкий кот, уже считавший, что сейчас ему отдадут мышку, но его ожидало острое разочарование.
- Хорошо, очень хорошо, - пробормотал монсиньор, на лице которого было написано раздражение или, может быть, беспокойство. - Очень хорошо. Допустим, все это так. Имеет место заговор. Но, может быть, обстоятельства сложились против мсье Тюльпана. Я все ещё не верю в его подлость. Если его посещал отравитель, он же не знал, что у того в голове! Я намерен встретиться с ним и поговорить, - заключил он.
- Упаси вас Бог!
Это восклицание принадлежало не Лябрюни, а Агнии, и подлец немного успокоился, ожидая, что скажет дальше молодая женщина с пылом, вызванным огромной страстью к герцогу.
- Нет, Филипп! Этот человек, к которому вы относитесь с такой доброжелательностью, обладает извращенным умом, и то, что я вижу в статье Майробера, не оставляет никаких сомнений. А если он намерен применить к вам насилие? Филипп, вы пойдете туда только через мой труп!
- Думаю, что мадам говорит золотые слова, - высказал свое мнение Лябрюни, вздох облегчения которого, если бы он его испустил, смог бы надуть воздушный шар герцога. И добавил, видя, что его неожиданная союзница поколебала порыв герцога:
- Может быть, у вас есть более интересная идея?
У мадам такая идея была. Эта нежная, очаровательная юная женщина превращалась в пантеру (мы это видели на примере с Цинтией Эллис), когда дело касалось её Большого Медведя, как она величала монсиньора в интимные минуты, и она заявила, что необходимо отправить этого безумца в Шарантон.
Но герцог не согласился. Он отказался также от мысли отправить его в тюрьмы Ля Форс, Бисетр, Ля Турнель, в форт Эвек, в Гран Шатле и в Пти Шатле, которые были самыми отвратительными тюрьмами Парижа. Лябрюни вел счет, по очереди загибая пальцы.
- Нет! нет и нет, - гремел герцог, - не может быть и речи о тюрьме, в которой содержатся простые уголовники! Это должна быть государственная тюрьма, из которой при желании так же легко вытащить человека, как и посадить его туда - на такое он согласен.
