Шарль Монселе - Женщины-масонки

Так-то оно так, но тем не менее без господина Бланшара, без этого наперсника, которого поставил у него на пути услужливый случай, Филипп ничего сделать не может; глубже, чем когда бы то ни было, он погрузится во тьму подозрений, обступивших его со всех сторон. Что же делать? И чего делать не надо?

Филипп застыл неподвижно на этом перекрестке сомнений.

Наконец он решил предоставить все Провидению.

– Идите же! – со вздохом сказал он господину Бланшару.– Идите, Гарун-аль-Рашид, не желающий иметь подле себя Джаффара![85]

– В добрый час!

– И пусть вас сопровождают мои благие пожелания!

– Спасибо!

Господин Бланшар начал было готовиться к спуску.

– Еще одно слово! – сказал Филипп Бейль.

– Последнее?

– Последнее.

– Хорошо, только побыстрее.

– Так вот: у меня есть предчувствие, что вы увидите весьма странные вещи.

– На это я и рассчитываю.

– И, быть может, важные вещи.

– Кто знает?

– Дайте же мне честное слово порядочного человека, что, каково бы ни было это зрелище, вы никому не расскажете о нем, прежде чем не расскажете мне.

– Это более чем справедливо.

– Так вы даете слово, господин Бланшар?

– Даю,– отвечал тот, пораженный и настойчивостью Филиппа, и тоном, каким он произнес последние слова.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросил г-н Бланшар.

– Да, все.

– Так до свидания, дорогой господин Бейль.

– До свидания! Желаю удачи!

Господин Бланшар, используя углубления в стене, вскарабкался наверх и исчез.

Филипп Бейль еще некоторое время оставался на бульваре Инвалидов, прислушиваясь, но не улавливая ни единого звука, вглядываясь в темноту, но видя лишь тени деревьев, очерченные колеблющимися лучами света газовых фонарей.

Вернувшись домой, Филипп Бейль первым делом позвал своего камердинера Жана и дал ему распоряжения, которые привели слугу в глубокое замешательство.

Амелия еще не возвращалась.

Филипп слышал, как поочередно пробило сперва одиннадцать часов, потом четверть двенадцатого, потом половину двенадцатого.

В половине двенадцатого Жан тихонько приоткрыл дверь гостиной, где Филипп Бейль прохаживался в волнении, которого он уже и не думал скрывать.

– Ах, это вы, Жан! – сказал он, не прерывая ходьбы.

– Да, сударь.

– Вы сделали то, что я приказал?

– Да, сударь.

– Отлично. Держитесь поблизости: я вам позвоню.

В то же мгновение во дворе раздался стук колес, и через две минуты Амелия оказалась лицом к лицу с Филиппом.

Она встретила его чересчур ласково, бросилась к нему чересчур поспешно – так всегда делают женщины, когда их отсутствие было хоть немного подозрительным.

Но ее ласки наткнулись на холодность Филиппа.

Он мягко отстранил ее и, стараясь, чтобы голос его звучал твердо, спросил:

– Откуда вы, Амелия?

И хотя вопрос этот был вполне законным и вполне естественным, Амелия почувствовала, что она погибла.

Она с ужасом посмотрела на Филиппа.

Филипп повторил вопрос.

– Друг мой,– пролепетала Амелия,– я вернулась от…

– Не лгите,– холодно произнес он.

– Филипп!

– Вы возвращаетесь с бульвара Инвалидов.

Амелия упала на диван.

– Я тоже вернулся оттуда,– прибавил Филипп.

– Так вы следили за мной? – пробормотала Амелия.

– Да, я совершил эту бестактность.

Она опустила голову и, казалось, ждала своего приговора.

Филипп первым нарушил молчание.

– Амелия! – заговорил он.– Объясните мне причины этого путешествия на окраину Парижа.

– Увы! Эта тайна принадлежит не мне!

– Вы совершили ошибку, взяв на себя обязанность, нарушающую ваш супружеский долг. Но муж имеет право освободить жену от подобных клятв. Говорите, я требую!

Амелия молчала.

– Вы были в некоем месте, где ваше появление более чем странно. Вы были в окружении тех женщин, одно имя которых позорно и в обществе которых я никогда не должен был бы вас видеть. На сей раз вы уже не сможете сказать, что этот допрос безрассуден, как заявили это на днях. Я взвесил все обстоятельства и понял: мой долг заключается в том, чтобы потребовать от вас правды.

– Повторяю вам, Филипп: это тайна не моя.

Лицо Филиппа исказилось от горя. Амелия это заметила.

– Филипп,– продолжала она с бесконечной нежностью,– не может быть, чтобы вы не доверяли мне полностью и всецело. Вы знаете, как я люблю вас; во имя этой любви, которая есть и будет счастьем всей моей жизни, умоляю вас не настаивать. Вы не можете сомневаться в моей порядочности; удовольствуйтесь этим.

– То, что таится в непроницаемом для меня уголке вашего сердца, разрушает мое спокойствие и равным образом оскорбляет мою законную гордость.

– Да, именно вашу гордость,– прошептала она.

– Нашу гордость, Амелия… Я – ваш единственный защитник, ваш советчик в любых обстоятельствах, ваш руководитель, который несет за вас всю ответственность. Каковы бы ни были обязательства, которые вы взяли на себя, моя власть над вами выше; на мое сердце, которое сохранит вашу тайну, вы можете смотреть как на убежище вашей совести.

– Еще раз говорю вам, Филипп: ваша честь не затронута ни в малейшей степени.

– Этого я не знаю.

– Но поверьте же мне!

– Доверие по свойству моего характера возникает только на основе полнейшей уверенности.

– Это жестокие слова!

– Они не так жестоки, как ваши колебания.

– Я дочь графини д'Энгранд, я ваша жена. И ваше имя я всегда буду носить достойно.

– Да, вы дочь графини д'Энгранд. Но коль скоро вы не принадлежите мне всецело, вы не будете принадлежать мне совсем!

– О, Филипп!

– Ваше стремление к независимости ставит меня в положение, смириться с которым я не могу. Сильный муж делает жену всеми уважаемой. И я должен быть сильным. Я хочу знать все, Амелия.

– Даже ценой чудовищного предательства?

– Вы никого не предадите, если доверите мне тайну, которая по праву принадлежит мне; скрывая же от меня эту тайну, вы предаете ваши супружеские клятвы.

– А моя совесть?

– Она должна быть лишь отражением моей совести.

– О Боже мой! – вскричала Амелия в ужасе, который вызвали у нее эти энергичные доводы,– она видела, что они побеждают ее на каждом шагу.

– Что же вы мне скажете? – после минутного молчания спросил Филипп, садясь подле нее.

Амелия подняла глаза и посмотрела на него.