Василий Ян - Нашествие монголов (трилогия)

Для отыскания этого необычайного старика Чингисхан приказал немедленно отправить своего испытанного китайского сановника Лю Чжун-лю. Он дал ему золотую пайцзу с изображением разъяренного тигра с надписью: «Предоставляется полновластно распоряжаться, как если бы мы сами путешествовали».

В руки Лю Чжун-лю было, как высшая драгоценность, передано именное письмо от Чингисхана к мудрецу Чан-Чуню, записанное со слов неграмотного великого кагана его советником Елю Чу-цаем. В письме говорилось следующее:

«Небо отвергло Китай за его чрезмерную роскошь и надменность. Я же, обитатель северных степей, не имею распутных наклонностей. Я люблю простоту и чистоту нравов, отвергаю роскошь и следую умеренности. У меня всегда единственное холщовое платье и одинаковая пища. На мне такие же лохмотья, как на конюхах, и я ем так же просто, как корова.

В семь лет я совершил великие дела, и во всех странах света я утвердил мою власть. Такого царства еще не было с древнейших времен, когда мир завоевали наши предки, кочевые племена хунну.[165]

Звание мое великое, и обязанности важны. Но я боюсь, что в управлении моем чего-то недостает. Если строят судно, то приготовляют и весла для того, чтобы с их помощью можно было переплыть реки. Подобно этому приглашают и мудрецов и выбирают помощников для покорения и управления вселенной.

Я узнал, что ты, учитель, сроднился с истиной и действуешь всегда по высоким правилам. Многоученый и опытный, ты глубоко изучил законы. Издавна ты пребываешь в скалистых ущельях и скрыл себя от мира.

Но что мне делать? За обширностью разделяющих нас гор я не могу повстречаться с тобой. Поэтому я выбрал моего приближенного сановника Лю Чжун-лю, приготовил проворных всадников и почтовую повозку и прошу тебя, учитель, не страшась многих тысяч ли,[166] направиться ко мне.

Не думай о дальности и размерах песчаных степей, а пожалей мой народ. Или же, из милости ко мне, сообщи мне средство для продления жизни.

Надеюсь, что ты, познав сущность великого «дао»,[167] сочувствуешь всему доброму и не будешь противиться моему желанию. Посему настоящее наше повеление должно быть тебе вполне ясно».

С таким письмом в руках Лю Чжун-лю отправился в далекий путь через степи в горы. Он мчался, торопясь выполнить каганскую волю, быстро меняя на станциях[168] лошадей. Наконец, прибыв в Китай, он добрался до высоких гор, где в глухом ущелье разыскал престарелого мудреца, изможденного и едва прикрытого ветхим рубищем. Это был знаменитый Чан-Чунь. Прочтя письмо Чингисхана, он сперва наотрез отказался поехать к нему.

Затем он написал ответ, который Лю Чжун-лю отослал с нарочным гонцом к великому кагану, сам же остался возле отшельника, боясь гнева кагана и еще надеясь убедить Чан-Чуня. Вот что писал китайский мудрец:

«Стремившийся к „дао“, смиренный житель гор Чан-Чунь получил недавно высочайшее повеление, прибывшее издалека. Да, весь бездарный приморский народ китайцев из-за своей надменности неразумен. Представляя себе, что в делах жизни я туп, в отношении изучения „дао“ я нисколько не преуспел, всевозможными способами трудился, не умер, а состарился, и что хотя слава обо мне распространилась по разным государствам, но по святости я ничуть не лучше обыкновенных людей, – то от всего этого я только мучаюсь стыдом. Тайные мысли ведь кто ведает?

Сперва, получив необычайное письмо, я хотел скрыться в горах или уйти на море, но потом решил не противиться твоему повелению и счел необходимым отправиться в путь и бороться со снегами, чтобы представиться государю, которого небо одарило мужеством и мудростью и превосходящему всех, кто был в древности, так что и ученые китайцы, и дикие варвары все покоряются ему.

В путешествии ветер и пыль беспрерывны, небо омрачено тучами, а я стар и слаб, не могу выдержать больших трудностей и боюсь, что до тебя по такому длинному пути я не доеду.

Если же я и прибуду к тебе, владыке народов, то решать военные и государственные дела в моих ли силах? Поэтому прошу милостиво указать: должно ли мне ехать или нет? Вид мой высохший, тело истощенное.

Ожидаю решения.

В год Дракона, в 3-ю луну».

Когда Чингисхан получил это письмо, он весьма обрадовался, щедро наградил гонца и ответил новым письмом:

«Кто приходит под мою руку, тот со мной. Кто уходит от меня, тот против меня. Я применяю воинскую силу, чтобы со временем после больших трудов достигнуть продолжительного покоя. Я остановлюсь только тогда, когда все сердца вселенной покорятся мне. С этой целью я проявляю грозное величие, находясь всегда в походе среди непобедимых воинов. Я знаю, что ты можешь легко отправиться в путь и прилететь ко мне на журавле. Хотя равнины и беспредельны, но уже недолго мне ждать, чтобы увидеть посох твой. Поэтому я отвечаю на твое послание, чтобы тебе были видны мои мысли. О прочем не распространяюсь».

Получив от великого кагана второе письмо, китайский мудрец согласился отправиться в далекий путь. Он наотрез отказался ехать в караване вместе с прекрасными дворцовыми певцами и танцовщиками, которых одновременно посылали из Китая Чингисхану. Поэтому ему была дана особая охрана из тысячи пехотинцев и трехсот всадников. Чан-Чунь взял с собой двенадцать своих учеников; из них один писал подробный дневник, занося в него изречения и стихотворения учителя.[169]

Чан-Чунь ехал не спеша и всюду в городах останавливался. Монгольские начальники городов (даруги) устраивали ему торжественные приемы и предлагали обильные угощения, от которых мудрец отказывался, питаясь только рисовой кашей и плодами.

В пути Чан-Чунь постоянно писал стихи. Когда он проезжал монгольские степи, он изложил свои мысли в таких строках:

Через два года со дня выезда Чан-Чунь прибыл к реке Джейхун и близ Термеза переправился на другую сторону. Там его встретил личный лекарь Чингисхана. Мудрец подарил ему стихи, написанные по поводу окончания долгой дороги, и сказал: