— Ах вот как. Ну а если я его не окажу, то остальные мои подданные будут меня страшиться. — Артакс улыбнулся. — И скажи мне, римлянин, какое чувство народа к своему правителю ценнее: уважение или страх?
— За правителя я отвечать не могу, но, по-моему, уважение.
— Тогда ты непоправимо глуп. Мы стоим здесь потому, что перед моим отцом перестали испытывать страх. А потом и уважение. Когда же он утратил уважение, то не мог уже более опираться для своего спасения и на страх. Я этой ошибки повторять не буду. Я заставлю своих людей содрогаться передо мной в страхе, и тогда мои повеления будут выполняться без всяких пререканий и инакомыслия. А убийство беженцев, что сейчас трусливо съежились в стенах цитадели, будет лишь полезным подтверждением моих намерений. Их головы полетят в ту же минуту, как только вы вышвырнете этих шелудивых собак за ворота.
— Кто тебе сказал, что мы их собираемся вышвыривать?
Артакс изобразил на лице удивление:
— А разве ты здесь не за тем, чтобы выторговать у меня их жизнь? Не считай меня глупцом, римлянин. Вы уже просто не в состоянии их кормить, и потому мой отец желает от них избавиться. Это значит, что у вас на исходе припасы, а я близок к победе. — Он с прищуром поглядел на Катона. — Разве это не так, римлянин?
Катон ответил не сразу. Опасение подтвердилось: Артакс мгновенно раскусил уловку. Можно, разумеется, сказать, что припасов в твердыне еще хоть отбавляй, но понятно, что его не проведешь. Оставалось лишь пустить в ход якобы последний довод.
— Ты прав, князь, — кивнув, сказал Катон. — Тем не менее у меня есть к тебе предложение. Если ты пощадишь беженцев и не тронешь их, то через пять дней обе римские когорты покинут цитадель и сдадутся. На вашу милость.
Артакс не сразу, с плохо скрытым изумлением спросил:
— Ты разве не слышал об участи, которую я обещал всем римлянам, что попадутся мне в руки живыми?
— Слышал.
— Тогда зачем такое предложение, которое иначе как глупым не назовешь?
— Ты сам сказал, что долго нам не продержаться. Что так, что эдак, мы все равно обречены. Так пусть хоть это придаст нашей смерти некую осмысленность.
— Понятно. Ну а если вы хоть так, хоть эдак обречены, зачем мне на это соглашаться?
— Тебе известно свойство сынов Рима. Если вам придется сокрушить нас в битве, то скольких твоих людей мы, по-твоему, утянем за собой в царство тьмы?
Разумеется, это был блеф, так как защитники к той поре ослабеют настолько, что уже не смогут сопротивляться. Тем не менее надо было, чтобы Артакс этому поверил, и потому Катон в ожидании ответа смотрел на него немигающим стальным взором.
— Ты говоришь, вы отдадите свои жизни за жителей Пальмиры?
— Да.
— Зачем?
Катон, подавшись вперед, дал ответ:
— У империи на создание и выучку когорты уходит несколько месяцев. Римской армии, чтобы создать о себе славу и память, требуется сотня лет. Мы же не хотим, чтобы нас запомнили как тех, кто бросил беззащитных людей шакалам вроде тебя.
Глаза Артакса чуть расширились, рука схватилась за рукоять меча. Впрочем, хватку он тут же ослабил и даже изобразил подобие улыбки.
— Хм. А почему я должен верить, что вы так легко сдадитесь?
— По той же причине, по которой и мы поверим твоему слову не трогать беженцев. Баш на баш. Если ты даешь слово, что не тронешь их, то я даю слово, что мы сдадимся, если на протяжении пяти дней с нас не будет снята осада. Если же кто-либо из нас его нарушит, то карой за это станет бесчестье. Бесславие на всю эту часть света.
Артакс глубокомысленно смолк, Катон же молчаливо взмолился, чтобы жажда князя лицезреть гибель римлян возобладала над его рассудком. Какое-то время Артакс, прикрыв глаза, поглаживал свою холеную бородку. Затем он медленно покачал головой.
— Нет, однако. Сделке не бывать. Коли уж нам и предстоит уничтожить твои когорты, то лучше сделать это в открытом бою. Так мы докажем всему миру, что воинам Пальмиры вполне по силам сладить с вашими легионерами и ауксилиариями. Что же до беженцев… А собственно, что мне до них? Вам их все одно предстоит вытолкать из цитадели, ну а там посмотрим, как оно у них сложится.
От его змеистой зловещести Катон где-то в основании шеи ощутил льдистое покалывание страха. Артакс словно источал все задатки будущего тирана, причем вполне отчетливо. Внушать страх ему удавалось столь же естественно, как змее набрасываться на свою добычу.
— Это твое последнее слово? — задал вопрос Катон.
— Да… то есть не совсем. — Артакс снова улыбнулся. — Скажу еще одно. Передай моему отцу и братцам, если они все еще живы, что когда цитадель падет, я велю содрать с них живьем кожу, а трупы побросать в пустыню на поживу шакалам. — Темные губы князя подрагивали в оскале, а палец указывал на Катона. — За тебя же, римлянин, примемся сразу следом за ними. Вот тогда и посмотрим, надолго ли хватит твоего высокомерия.
Катон сглотнул и, мучительно сохраняя самообладание, повернулся к своим сопровождающим.
— Назад в цитадель. Шире шаг.
Топая по агоре обратно, Катон буквально чувствовал спиной холодный взгляд Артакса, такой колкий, что невольно оглянулся через плечо. Артакс это увидел и, с удовлетворенной улыбкой развернувшись, пошагал к входу на купеческий двор; за ним как нитка за иголкой потянулись его телохранители. Не успел он дойти, как из-за угла стены выбежал кто-то и, припустив к Артаксу, пал перед ним на колени и стал что-то быстро говорить. Из-за расстояния слов было не разобрать (да и говорились они наверняка на местном наречии), но Катон машинально убавил шаг, приглядываясь. Видно было, как Артакс сжал кулаки и еще раз обернулся на Катона; на этот раз лицо князя было искажено яростью. Он резко что-то бросил вслед — какое-то слово; Катон же сорвался на бег, спеша в укрытие.
— Бегом! — скомандовал он своим.
Втроем они во весь дух пустились к воротам. Там уже слышался командный рев Маркона; минуту спустя плаксиво заныли петли и створки ворот начали медленно размыкаться. Сверху прошелестела стрела, еще одна цокнула по брусчатке сбоку. Катон, пригнув голову, несся, насколько это позволяло тяжелое снаряжение. Вот уже зазор между створок ободряюще расширился, а стрелы, хвала богам, продолжали лететь мимо цели. Но недолго: справа раздался резкий выкрик штандартоносца, которому сзади выше колена угодила стрела.
— Ах они мрази! — крикнул тот, вмиг охромев и застывая на бегу.
— Помогай! — бросил Катон своему второму спутнику, сам хватая раненого поперек плеча. Второй ауксилиарий отбросил буцину и подхватил своего товарища под другую руку.
