Звук повторился.
«Что это может означать? — терялся в догадках Самуил. — Барон и Юлиус уехали в Остенде. Христиана осталась одна. Или этот отъезд только уловка? Мне снова расставляют сети?»
— Что же вы, говорите! — напомнил ему предводитель.
Но Самуил больше не думал ни о совете Трех, ни об императоре, ни о чем на свете. Он думал о Христиане.
— Разве вы не слышали? — спросил он.
— Да, что-то вроде звона колокольчика. А что это было?
— Это был знак, что наш разговор придется немного отложить, — без смущения отвечал Самуил. — Прошу прощения, но меня зовут, так что мне придется вас покинуть.
При всем своем самообладании он не мог скрыть сильнейшего волнения.
— Кто же это вас зовет? — спросил предводитель.
— Она, — отвечал он, забыв, с кем говорит. Впрочем, он тотчас взял себя в руки и пояснил: — Одна маленькая пастушка. Она предупреждает меня, что в округе появились подозрительные люди. Вам надо скрыться, и поскорее.
— Вы обещаете ничего не предпринимать до тех пор, пока мы не встретимся снова? — настаивал предводитель.
— Будьте покойны, — заверил его Самуил.
И он открыл перед ними дверь.
В ту самую минуту, когда он закрывал ее за ними, звонок задребезжал с удвоенной силой, и теперь он походил на крик о помощи.
«Если бы это была ловушка, — сказал себе Самуил, — она бы не звала меня так настойчиво. Что же могло заставить ее требовать моего прихода в отсутствие мужа и барона? Итак, посмотрим, чего она от меня хочет. Ну же, Самуил, будь достоин самого себя! Спокойствие и хладнокровие! Не вздумай по-дурацки расчувствоваться, будто школяр, который впервые влюбился!»
И он стал стремительно подниматься по лестнице, ведущей в салон-будуар.
LX
СУДЬБА ЗАОДНО С САМУИЛОМ
Первый день разлуки был для Христианы безысходно мрачным. Она скрылась от всех в единственном месте, где радость еще была для нее возможна: подле Вильгельма. Она не отходила от него ни на шаг, укачивала его, пела ему, целовала золотистые кудри ребенка, разговаривала с ним, как если бы он мог что-то понять:
— У меня больше нет никого, кроме тебя, мой Вильгельм. О, постарайся наполнить всю мою жизнь, всю душу, умоляю тебя! Возьми мой разум в свои маленькие ручки и держи его, не отпускай. Знаешь ли, твой отец меня покинул. Утешь меня, мой малыш. Давай улыбнемся друг другу. Только ты первый, а потом и я попробую тебе улыбнуться.
И дитя улыбалось, а мать плакала.
Никогда еще Вильгельм не был таким хорошеньким, розовым и свежим. Раз восемь или девять он совершал свою обычную трапезу, прильнув к белоснежному боку своей четвероногой кормилицы. Пришла ночь, Христиана уложила его, и он уснул в своей колыбели, а она задвинула короткие розовые занавески, чтобы свет лампы не касался век малыша, сама же зашла в библиотеку, взяла книгу и принялась читать.
Но мысли ее витали далеко, далеко от того, о чем повествовалось на страницах книги: они неслись вдогонку за лошадьми, галопом уносившими ее мужа по дороге в Остенде.
Юлиус, должно быть, уже далеко. С каждым оборотом колес экипажа он отдаляется, и так быстро! В этот час Христиане мучительно хотелось увидеть его, пока он еще не взошел на борт судна, только еще раз увидеть, пусть хоть на минуту. Но она уже не сможет этого сделать. Казалось, океан уже разделяет их.
Христиану стали мучить угрызения совести. Зачем утром, только проснувшись, она не приказала запрягать, не села в карету, не помчалась вдогонку за беглецом? Заплатив кучеру вдвое, она бы наверстала то время, на которое Юлиус опередил ее, и могла бы в последний раз его обнять.
Но увы! Последняя минута, сколько ее ни оттягивай, в конце концов всегда наступает. Юлиус был прав, что так уехал. Что сталось бы с Вильгельмом, если бы она его оставила на эти три дня? Ах! Этот несносный, этот обожаемый крошка! Ребенок всегда становится между мужем и женой!
Все эти мысли осаждали Христиану, мелькая в том туманном лихорадочном беспорядке, что обыкновенно воцаряется в уме человека бессонной ночью.
Вдруг Вильгельм проснулся и заплакал.
Христиана бросилась к колыбели.
Ребенок, еще недавно такой сияющий и спокойный, лежал весь в холодном поту, с искаженным личиком. Его голова была тяжела, как свинец, пульс бился сильно и часто.
— Ох, — простонала Христиана, — только этого не хватало! Вильгельм заболел!
Позвать на помощь, звоня изо всех сил, чуть не повисая на шнуре звонка, схватить ребенка, прижать к груди, пытаясь перелить в него свое дыхание, свое здоровье и жизненную силу, — все это было для матери делом одной минуты.
Но малыш оставался холодным и вялым. Он даже перестал кричать. Дышал он теперь тяжко, со свистом. Ему сводило горло.
Сбежались слуги.
— Живо! — закричала Христиана. — На коней! Врача сюда! Мой ребенок умирает! Привезите первого попавшегося доктора! Десять тысяч флоринов тому, кто найдет врача! Поезжайте в Неккарштейнах, в Гейдельберг, куда угодно. Да поспешите же! О Боже мой, Боже мой!
Лакеи бросились на поиски, и Христиана осталась со служанками.
Она повернулась к кормилице:
— Ну же, посмотрите Вильгельма. Вы должны уметь распознавать детские болезни, иначе вы негодная кормилица. Что с ним такое? О, что за мука — даже не знать, чем он болен! Матерям надо бы изучать медицину. Ах, подумать только, что спасительное средство, быть может, здесь, рядом, совсем простое, и мне довольно было бы лишь протянуть руку, чтобы взять его, если бы я о нем знала! О, жизнь моя, не умирай, я этого не вынесу! А его отец, зачем он уехал? Ради денег, ради дядюшки. Дядя, деньги — что мне до них? Ах, его дядюшка заболел? Что ж, и его сын тоже болен! Дитя мое! Мальчик мой! Ну вот, видели? Что вы скажете? Что с ним?
— Сударыня, — сказала кормилица, — вы его слишком трясете. Надо положить его обратно в колыбель.
— В колыбель? Да? Ну что ж, вот, я его кладу. Я все сделаю, что вы скажете, только спасите его. Это ведь не опасно, не так ли? О, заклинаю вас, скажите, что с ним ничего страшного…
Кормилица покачала головой:
— Увы, моя добрая госпожа, по всему похоже, что у него круп.
— Круп! — воскликнула Христиана. — Да что это значит? Что такое круп? Раз вы знаете болезнь, вы должны знать и лекарство от нее.
— Если бы так, сударыня! Боже праведный, я ж сама имела несчастье из-за крупа потерять моего первенца.
— Что вы сказали? Потерять? Ваш ребенок умер от крупа? Так это, верно, не тот круп, что у Вильгельма, если от него умирают. Вы с ума сошли, что говорите мне это так спокойно, будто и вправду Вильгельм может умереть! А чем лечили вашего ребенка?.. Хотя нет, на что мне знать эти средства, если они не помогли.
