сколько в год в мужиках зарабатывал?
— Шесть талеров, господин, так я еще в свободных был, а те мужики, что в крепости были, так те и вовсе по четыре монеты в год имели, — вспоминал Ёган. — Так что это немало.
— Ты только одежду хорошую купи. Помнишь, как одевался управляющий в Рютте.
— Ну-у, вы вспомнили, — маханул управляющий рукой, — тот сам почти господином был. А я такую одежу куплю, так угваздаю ее. Денег жалко.
— Купи, говорю, — настаивал Волков. — Хоть в церковь будешь, как человек ходить, или ко мне за стол одеваться, а то сейчас тебя даже к столу не позвать, госпожа тебя за столом в таком виде не потерпит.
Ёган сгреб деньги, спрятал их и сказал:
— Господин, может мне детей сюда перевезти? Баба моя в монастырь ушла и оттуда не выходит, хворает, еле ходит говорят. Дети у брата, вот я думаю, может сюда их взять?
— Пока не бери, — ответил кавалер, собирая со стола деньги и пряча их в кошель. — Не ровен час, что их отсюда придется увозить и увозить быстро. Погоди немного, поглядим, как все сложится. Ты лучше продавай все зерно, что осталось.
— Эх, жалко, — сказал в сердцах Ёган. — столько денег уже потеряли на овсе, теперь еще и рожь за полцены отдавать.
— Продавай все подчистую.
— Да понял я, понял. Как пожелаете, господин.
Вечером, после ужина, когда жена пошла в спальню, Волков ждать тоже не стал. Одна из девок дворовых помогала ей раздеваться, когда он пришел в спальню. Жена разоблачилась, но как прежде, рубаху нижнюю снимать не стала, и легла сразу под перину, хоть в покоях было жарко.
— Вы, как я погляжу, больше ко мне не расположены? — спросил Волков, тоже раздеваясь.
— Так вы хворы все время, — с безразличием говорила госпожа Эшбахт.
— Больше не хвор я, — сказал он, скидывая колет.
— А теперь я приболела, кажется, — сказала ему жена и отвернулась от него, легла на бок. — Ничем вам сегодня не помогу.
— А мне помощь ваша и не нужна, — произнес он, залез на кровать, рывком откинул перину и развернул госпожу Эшбахт на спину.
— Оставьте меня, — заорала она зло, — нет у меня к вам расположения!
Думала, что он отстанет, если на него крикнуть. Зря она так думала.
Волков задрал ей рубаху и сказал насмешливо:
— А мне и расположение ваше не нужно. Обойдусь и без него. Богом и вашими родственниками мне даны права на вас. И я это право возьму. Смиритесь.
Глаза ее в секунду наполнились слезами, она попыталась вырываться, сопротивляться, но тщетно, все, что могла она сделать, так это только плакать и говорить ему:
— Вы разбойник, раубриттер, не милы вы мне, ненавижу вас. Не милы вы мне. Не смейте меня касаться!
А он только ухмылялся. Вся ее семейка считала его разбойником, раубриттером. И пусть. Пусть графы и их избалованные дочери, пусть даже герцоги ему запрещают что-либо. Пусть тешат себя мыслью, что могут что-то ему воспретить. Он их слушать не будет.
Он только сказал ей:
— Моя обязанность перед Богом быть судьей и хранителем Эшбахта, Ваша — рожать наследников. Извольте выполнять вашу обязанность. Ибо это богоугодно.
Но пока он брал ее, она все рыдала и рыдала. Успокоиться не могла графская дочка, что не тот человек над нею сейчас. Не могла она смириться и с участью своею. Ну, да ничего. Ничего, он был солдатом всю жизнь, ему к бабьим слезам было не привыкать.
* * *
Сыч был грязен. Грязнее обычного, зарос щетиной до глаз, похудел.
На левой скуле ссадина хорошая. Видно приложился кто-то.
Едва Волков его на дворе увидал, так понял: «Все. Началось».
И не ошибся. Они прошли в дом, сели за стол.
— Не ел со вчерашнего дня, — говорил Фриц Ламме, хватая кусок хлеба, — как пообедал, так все, ни крошки во рту.
Он с удовольствием жевал хлеб, а Волков придвинул ему миску с остатками вкусной похлебки из жирного каплуна.
— Все выяснил, экселенц, — говорил Сыч, чавкая. — Значит, как я вам уже говорил, главным у них будет Пювер. Он капитан, гауптман по-нашему. Говорят, старик боевой. Бывалый. И главное, наши места знает. Он на Мален уже ходил. Лет десять назад. Или не десять, не знаю, короче, был тут.
Волкова это не удивило. Так и должно было быть, всегда выберут командира, который знаком с местностью.
— Значит, гауптман? — задумчиво переспросил кавалер. — Сколько людей собрали?
— Вот это никак не узнать, экселенц, — говорил Фриц Ламме допивая из миски бульон похлебки, — никак того не узнать, потому что каждая коммуна сама решает сколько людей выделить. Рюммикон дает тридцать восемь человек. Так это город. А деревня Флейшер, небольшая сама, обязалась поставить восьмерых. Не мог же я со своими людьми все деревни, да села оббежать. Да и подозрительно это было бы.
— Верно. Ладно, и так понятно, сколько их будет, — произнес Волков все так же задумчиво.
— Откуда же вам ясно? — удивился Сыч. — Как по мне, так совсем не ясно, сколько их припрется.
— Капитан — одна малая баталия, две больших роты или три маленьких. Четыреста или пятьсот человек, редко когда у капитана горцев солдат в баталии больше. Бывает, конечно, и больше, но это если других капитанов поубивали. Обычно четыреста с лишним.
— А у нас сколько? — сразу насторожился Сыч.
— Хорошо, если двести пятьдесят сейчас наберем, — ответил Волков.
— Так то ж мало, экселенц, — у Сыча даже лицо от нехорошего удивления вытянулось. — Как мы пятьсот человек одолеем, если у нас всего двести пятьдесят.
Волков не ответил ему, он был по-прежнему задумчив, а Сыч пока господин его не спрашивал больше, пошел к Марии, просить еще еды. А когда вернулся с тарелкой бобов, что служанка приготовила дворовым, кавалер его спросил:
— Ты главное узнал? Когда собираются?
— Узнал, — сказал Сыч, и тут же исправился, — ну думаю, что узнал. Значит, они лодки наняли, а лодочникам велено быть на пристанях в Мелликоне в четверг.
— В четверг? В Мелликоне? — повторил кавалер и сказал, обернувшись к Увальню, что валялся на лавке у двери. — Увалень, найди Максимилиана, и соберите ко мне офицеров.
— Господин, вечер уже, — напомнил ему оруженосец. — Они могут уже спать лечь.
— Немедля всех ко мне, — повторил кавалер. — И Ёгана тоже.
Уже жена его спать ушла давно, уже девочки племянницы устав улеглись на лавках, и давно спали, когда дворня в людской угомонилась, а из слуг осталась лишь Мария, только тогда все офицеры собрались у него. По глупости даже Карла Брюнхвальда оповестили. Он приехал, вернее его
