– Una mordida, понимаешь? – Хосе говорил по-еврейски с испанским акцентом, она его плохо понимала. – Надо мало-мало, – он пощелкал пальцами.
Ясно. На все нужны деньги.
Хосе стал наведываться все чаще, нескольким девкам помог с работой, одного недоросля увел с собой поздно вечером и потерял на три недели. Продал, не иначе. Но Берта верила, что с ней все получится, и продолжала канючить про свою Сару.
– Все, договорился, – обрадовал ее Хосе на исходе месяца, когда осеннее золото начало понемногу завоевывать лиственный фронт. – Сара у меня работать полгода, и все.
– Что это за «все»? – Берта обрадовалась, но натренированная в стычках с судьбой осторожность взяла положенное.
– Будет у ней настоящий американский паспорт. Через полгода.
– А кем она будет работать?
– Какая тебе разница? Главное – паспорт сделаем.
– Все-таки ребенок еще, на какую работу ты ее снарядил? – Она вообще-то славилась уступчивостью, но что-то придерживало радость, какая-то узда не отпускала.
– Хорошая. Деньги много. Еще и домой принесет. Через полгода. – Глазки Хосе маслено заблестели.
Берта знала только одну денежную работу, куда сгодилась бы тринадцатилетняя девчонка, и эта отрасль не вызывала у нее сочувствия. Она еще раз внимательно оглядела собеседника.
– А если нет?
– Тогда отправим назад, в Россию, в СССР. – Он жевал травинку, сплевывал зеленую слюну и явно нервничал.
– Ты что же, хочешь ее в бордель продать? – Из-за плеча вынырнула растрепанная Лия, оказывается, подкралась незаметно.
– Зачем в бордель? Есть положительные джентльмены, которым по вкусу юная красота. Не обижают, платят отменно, зато все паспортные вопросы решаются на… – Хосе сложил пальцы щепоткой и трижды поцеловал, демонстрируя, как замечательно все устроится. – А вот тебя можно и в бордель, если не хочешь. – Он ласково оглядел Лиину талию, обтянутую старенькой кофтой с чужого плеча, неуместно ажурной, и оттого подчеркивавшей прелести.
– Иди прочь, – твердо сказала Берта.
Лия, не такая сдержанная, как старшая сестра, крыла удалявшуюся спину мексиканского еврея отборным матом.
– Тогда готовьтесь к обратному пути, русские за всеми следят, я знаю, – не оборачиваясь, прокричал Хосе и свернул за угол.
Таким образом Берта и оказалась под кустом падуба у «Общества помощи российским беженцам», едва не угодив под колеса модного автомобиля мистера Гарри Корни.
– Какие глупости вы говорите, – Аркадий разозлился, схватил трубку начал набивать ее табаком. – Это Америка, это свободная страна. Здесь никого не продают и не покупают. Я отлично знаю ребе Айзека и главу общины мистера Локшин. Это порядочные люди, они всем беженцам оказывают посильную помощь. И с документами в том числе. Кто таков этот Хосе? Сутенер? Бутлегер? Зачем вы вообще ему доверились?
– Мистер Локшин сказал: «Жди» и сделал глазки вот так. – Берта закатила испуганные глаза под самый лоб, как будто под кепочку.
– Вот и ждите. Что за дремучая ересь! – Аркадий кипел и булькал возмущением. – Белоруссия оккупирована, как вы могли предположить, что туда кого-то высылают, тем более евреев?
– Когда ребе делает глазки вот так, – она повторила маневр, – значит, дело швах.
– Мэм, это не цирк, это Соединенные Штаты Америки. – Мистер Корни глубоко затянулся и продолжил поспокойнее: – Так что насчет Хосе?
Признаться, я не встречал евреев с подобными именами.
– Хосе… Хосе на вас разве ж не работает? – Берта озадаченно смотрела сквозь облако ароматного дыма. – Мне сказали, что это ваш поц.
– Так, по-вашему, это я тайный покровитель борделя с малолетними барышнями? – Спокойствия Аркадию хватило ненадолго.
– Так поц-то ваш… И связаться с Гитлером можете только вы. – Она смотрела наивно и обескураженно, кажется, и в самом деле считала, что всемогущему мистеру Корни достаточно поднять телефонную трубку, чтобы на другом конце провода ответил Адольф Гитлер.
– К сожалению, вернее к счастью, подобными полномочиями не располагаю… Хотя, позвольте минутку, вы, скорее всего, имели в виду, что русское общество может отправить запрос о документах вашей дочери в рейхскомиссариат? – Догадка осенила нежданно, и он обрадовался, как будто исполнял роль Шерлока Холмса и решил каверзный ребус. Действительно, этой клуше могли посоветовать обратиться в русское общество за помощью, потому что евреям германские власти не отвечали, а в белых эмигрантах оккупанты видели сочувствовавших и проявляли снисходительность.
– Хосе разве же ж не ваш помощник? – Берта не желала расстаться с фигурой прохвоста Хосе, все время привлекала его в качестве то свидетеля, то доказательства.
Подобное общение стоило Аркадию немалого труда. Наконец он придумал, как ее запрячь и проконтролировать:
– Вы кто вообще? Работа есть у вас?
– Я молочницей была… дома, здесь пока на поденщине. Если повезет.
– Молочница? Хорошо. Возьму вас к себе на ферму, у меня две работницы на сносях, руки не помешают. – Он лукавил, доярок хватало с лишком. Но попробуй брось эту еврейскую мамашу на распутье, так она еще какого-нибудь сутенера подыщет. – Письмо в рейхскомиссариат Остланд направлю. Пока ответа не получим, пригляжу за вами.
Так Берта переехала в Миссисипи вместе с Сарой и Лией, стала работать на ферме, потихоньку учила английский и радовалась хозяину, как будто он спас ее как минимум от смерти. Лия нашла работу неподалеку, в таком же, как у семьи Корни, особняке колониальной эпохи с толстыми балясинами террас и просторным погребом, где мирно стояли, не зная о войне, бочки и пыльные бутыли. Гебиткомиссар прислал доброжелательный ответ вместе с копией метрики Сары Наумовны Злотник, заверенной печатью со свастикой. Что ни говори, немцы – аккуратисты, все у них под контролем, до запятой проверено и начисто переписано. Мистер Локшин в скором времени принес новенький документ для Сарочки, по которому она могла ходить в школу.
Аркадий с удивлением замечал, что Берта совсем не старая, даже интересная, что она вовсе не глупая, пусть без образования, но не пропащая. Она любила и умела работать, не пасовала, не перечила. Отличное приобретение для фермы. Как же она могла сесть в лужу с этим прощелыгой Хосе? Почему при первой встрече вела себя как полоумная.
– Вы знаете, Аркадь Михалыч, я иногда дура становлюсь, – поделилась она однажды.
Мистер Корни растерялся и хмыкнул, как бы в подтверждение. Тут же опомнился, начал разуверять, но Берта махнула рукой и рассмеялась:
– Когда я не на земле, то весь рассудок уходит в желудок и там сидит, собирается наружу. Страшно-таки до беспамятства. Я когда Сару рожала, в Ленинграде оказалась. И там как дура была. И здесь тоже.
– Сейчас война, мэм, сейчас все не в своем уме, – галантно отбоярился Аркадий.
Но ум к ней возвращался семимильными шагами: она наладила поставки молочки еврейской общине, чертовски выгодно, потому что производство велось по кошерной технологии: в отдельной посуде и с благословения раввина. Аркадий подсчитывал барыши, Берта расцветала и молодела на глазах. В начале 1945-го к семье добрался Наум, изможденный, но веселый. Его освободили из концлагеря. Жена и дочь плакали навзрыд, не надеялись увидеть живым, да еще и за океаном. Это Аркадий нашел по своим каналам, написал, денег отправил. До последнего не говорил семье, чтобы не сеять напрасных надежд, а получилось лучше некуда – сюрприз.
– Я ничего не буду рассказывать, – гордо заявил совершенно лысый и беззубый Наум, – про лагерь – ни слова. Баста. Я хочу забыть этот шалман и никогда не вспоминать. От одних воспоминаний умереть можно. А я уже несколько раз умер, мне сверху не надо.
Он сдержал слово: никогда не вспоминал о пережитом в концлагере, даже по телевизору не смотрел и по радио не слушал. Заодно и про Советский Союз не вспоминал, слова «коммунизм» и «партия» из речи вырезал и сжег. Сразу после победы.
Жизнь Берты стала походить на сказку: муж, капиталец, свой уютный домик, и никто не преследовал за визиты в синагогу. А тут еще Лия замуж выскочила за богатенького американца, уехала в соседнюю Луизиану и начала слать подарки. Осталась одна нерешенная задача: отыскать Льва. Но и ее Аркадий Михалыч быстренько уладил через своих корреспондентов, на время войны притихших, а после победы зазвеневших с новым, невиданным энтузиазмом. Еще бы, теперь к первым волнам белой эмиграции прибавились беженцы, эвакуированные, снятые с поездов в безымянных выселках, оставшиеся без родителей детдомовцы и беспамятные раненые. Полстраны кого-то искало, оплакивало.
