– Вы меня знаете? – удивился аббат.
– Лучше, чем ты себе можешь представить. Не будем тратить время на второстепенное. Мне нужны перо и бумага.
– Принесите! – сказал было Вениамин, но старик остановил его.
– Это долго, – сказал он. – И перо, и чернила есть здесь, – и он вытянул огромный палец в сторону двери «секретнейшего» кабинета. – Пусть сломают дверь.
Аббат только кивнул, и двое «родственников» с рвением заработали алебардами.
В кабинете, действительно, на лакированном чёрном столе имелось всё необходимое для письма. Зажгли свечи. Старик, согнувшись, вошёл в помещение кабинета. Потолок был ненормально высоким, – вытянутый когда-то строителями лишь для того, чтобы внутрь попадал свет из прорезанных там, вверху, над самой землёй окон. Но сейчас высота потолка показалась на миг уместной, – если представить, что строители знали о заранее о таком небывало высоком посетителе.
– Пришли сюда кузнеца, – устало сказал Глем, усаживаясь на деревянный диван. – Пусть ломает замок у этого шкафа. В нём – то, что тебе нужно будет вынести и хорошо спрятать. А теперь…
Он склонился, попытался уцепить непослушными пальцами перо, сжал его, обмакнул в чернильницу и на чистом листе вывел клиновидную линию.
– Это Индия, – сказал он. – Вот – океан. У тебя хорошая память? Тебе нужно будет запомнить цифры, которые я сейчас напишу. Только запомнить, и никогда нигде не писать. Это великой апокриф[39].
Глем медленным, трудным почерком вывел несколько цифр.
– Градусы, – сказал он, – и минуты. Вот – долгота, вот – широта. Это координаты Эрмшира.
Он замолчал, устало откинувшись и закрыв глаза. По обожжённому телу его стекали жёлтые сукровичные капли. Вдруг Вениамин увидел среди бумаг на столе толстую папку с наклеенным ярлычком, на котором красивым почерком Люпуса было начертано: «Письма Глема». И ниже, помельче: «Смертельно секретно».
Вениамин торопливо развязал папку, вчитался. «Я полжизни потратил на то, чтобы понять, что самое главное достоинство человека – в умении терпеть и прощать. И ещё полжизни – чтобы научиться этому».
– Ты – сказал дрогнувшим голосом юный аббат, – единственный человек, который думает так же, как я! – И вдруг, всмотревшись в лицо старика, пронзительно закричал: – Глем, не умирай!!
Бледные веки дрогнули, на аббата упал взгляд синих, слезящихся, неправдоподобно радостных глаз.
– Теперь – это не страшно, – сказал умирающий великан. – Теперь я успею тебе передать. Слушай.
Он закрыл глаза и, собрав последние силы, медленно зашептал:
– Эрмшир – это остров. Вернее, архипелаг. Несколько больших, обильных, покрытых лесами островов окружает множество мелких – в виде торчащих из воды скал. Кораблю подойти невозможно, и поэтому эти острова как бы необитаемы. На самом деле – на внутренних островах есть большая колония. Там – монахи и просто люди, которые имеют сердце – похожее на твоё. Те, которые не в силах жить и одновременно мириться с тем, что творится в католическом Царстве.
– Они сбежали от жестокостей мира?
– Не просто сбежали. Они чистят мир, и уменьшают жестокости мира.
– Каким образом?
– Эрмшир – это тюрьма. Это страна исчезнувших негодяев. Туда много лет привозили похищенных из мира злодеев – таких, как Вадар или ваш юный Люпус. В одном месте, меж подводными скалами есть проход, и опытный лоцман или знающий капитан сможет провести корабль к бухтам. Много лет таким капитаном был я, – и моя вина, что, к сожаленью, единственным. Как говорите вы, церковники, мэа кульпа[40]. Нас не трогали ни пираты, ни капитаны враждующих стран: наш корабль был почтовым – той ласточкой, вслед за которой тянутся богатые купеческие караваны. Зачем такую ласточку лишать крыл? Но вот шторм этого не понимает. Шторм разбил мой «Swallov»[41], а меня и моих товарищей подобрали и продали в рабство пираты. И вот уже пятьдесят лет эрмширские братья не получают ни вестей из внешнего мира, ни новых злодеев. До чего оскудело племя людей, если человек, которому я могу доверить эту великую тайну, появился возле меня впервые за пятьдесят лет!
– Но зачем, – торопливо спросил Вениамин, – везти преступников на край света, если в любой стране есть суды и есть свои тюрьмы?
– И это говоришь ты? – с явным усилием открыв глаза, произнёс Глем, – человек, перед глазами которого находится бесчисленное множество протоколов о деянии инквизиторов и которому очевидна их полная безнаказанность?
– Хорошо. Но зачем тогда тратить столько сил и иметь столько хлопот ради этой тюрьмы, когда можно…
– Просто убить? – сверкнул глазами старик. – Нет, нельзя. Ни у какого злодея, сколь бы чудовищными не были его преступления, нельзя отбирать возможность осознать и хоть как-нибудь искупить своё зло. В небесном мире, именуемом словом «Ирольн», живут звезды людей. Там есть звезда каждого человека. А сам человек – лишь временное тело её, долго и трудно совершающее путь совершенствования и наполнения Светом. Здесь, на Земле. Если злодея можно лишить способности творить зло – его нужно лишить только этой способности. Но не жизни.
– Но я читал – проговорил осторожно аббат, – один протокол… «И, если бы я принял венец мученика, я получил бы такую силу, что, протянув руку с иного мира, сжал бы ею сердце Вадара и остановил бы его».
– Да, – слабо кивнул Глем. – Мои слова. Но это обратная сторона монеты, именуемой «справедливость». Я убеждён, что любое убийство оправдано, если оно предотвращает истязания и убийства невинных.
В это время послышался топот, и к кабинету приблизились человек с бутылочкой масла и звенящий своим инструментом кузнец.
– Масло – не нужно, – сказал тихо Глем. – Уже не поможет. Веди кузнеца. Пусть сверлит шкаф…
Вениамин распорядился, и кузнец, достав клешню и сверло, взялся за массивную железную дверцу. Через полчаса он вырезал в металле окно, через которое перепили язычок запора. Приоткрыл дверцу, – ровно настолько, чтобы показать, что замок срезан, собрал инструменты и, кланяясь, удалился.
– Забирай золото и беги, – не сказал, а слабо прохрипел Глем. – Отыщи среди людей схожих с тобой – людей с честным сердцем. Снаряди новый корабль. Доберись до Эрмшира, произнеси там моё имя. Что делать дальше – тебе скажут твои ум и совесть. Прощай.
И Глем умер.
То, что он умер, стало понятно тотчас: воздух в его груди клокотнул, грудь замерла, и вдруг всё его огромное, долговязое тело обрушилось на пол.
Воздух был напоен предвестием роковых событий. Вениамин чувствовал, что действовать нужно отчаянно быстро. Он подозвал к себе нескольких «родственников» и сказал:
