Наконец она поднялась и вошла ко мне в комнату.
— Ты думаешь, что я пала духом, и скорбишь обо мне, мой Холли, — ласково произнесла она, — ибо ты помнишь, как я тревожилась за своего господина?
— Да, Айша, я скорблю о тебе, как и о себе.
— Не скорби, Холли; как человек я хотела бы удержать его на земле, но, как дух, я радуюсь, что он разорвал оковы бренности. Много веков, сама того не сознавая, в гордом презрении к Вселенскому Закону, я боролась против его — и моего — истинного блага. Трижды я мерилась силами с ангелом — и трижды он одерживал верх надо мной. Но сегодня ночью, унося с собой свою добычу, он оставил мне мудрое послание. Вот оно: обиталище любви — в смерти, в смерти обретает она силу; из мрачной усыпальницы жизни любовь восстает во всей своей чистоте и великолепии, гордой победительницей. Поэтому я утираю слезы и, вновь увенчанная короной спокойствия, отправляюсь на свидание с тем, кого мы утратили, туда, где он ожидает меня, как это мне было обещано.
Но в своем эгоизме я забыла о тебе. Ты нуждаешься в отдыхе. Спи же, мой друг, я повелеваю тебе: спи!
Перед тем как сон сомкнул мои глаза, я только успел подумать, откуда она почерпнула эту странную уверенность и успокоение. И она была сама искренность, ни тени притворства. Могу лишь предположить, что на ее душу снизошло озарение и что любовь к Лео каким-то неизвестным мне образом искупила ее грехи, а его смерть довершила ее очищение.
Во всяком случае, она не тяготилась больше своими грехами и спокойно несла бремя смерти, которое на нее пало. На все это она смотрела как на неизбежные плоды древа, некогда взращенного руками Судьбы, за чьи деяния она не в ответе. Страхи и соображения, с которыми вынуждены считаться смертные, ее отнюдь не угнетали: она была свободна от них. В этом, как и во многом другом, законом для Айши была ее собственная воля.
Когда я проснулся, был уже день; за окном сплошным потоком низвергался ливень, которого так долго ждали люди Калуна. Айша сидела возле прикрытого саваном тела Лео и отдавала повеления своим жрецам, вождям и немногочисленным уцелевшим калунским вельможам, закладывая основы нового правления. Затем я уснул вновь.
Был уже вечер, у моей кровати стояла Айша.
— Все уже готово, — сказала она. — Вставай, ты поедешь со мной.
И мы поехали в сопровождении тысячи всадников: прочие остались для довершения захвата, и может быть, и грабежа Калуна. Впереди, сменяя друг друга, шли группы жрецов: они несли тело Лео; за ними ехала Айша с закрытым лицом, и рядом с ней — я.
Какой разительный контраст между тем, как мы примчались сюда, и нашим отъездом.
Тогда — скачущие отряды, буйствующие стихии, непрерывное полыхание молний за колышащейся завесой сплошного града, отчаянные вопли окровавленных воинов, раздавленных колесницей грома.
Теперь — тело под белым саваном, медленно перебирающие ногами кони, всадники с копьями, повернутыми остриями вниз, и по обеим сторонам дороги, в печальных лучах луны, женщины Кал у на, оплакивающие свои бесчисленные потери.
И сама Айша: вчера — Валькирия, увенчанная пламенеющей звездой; сегодня — скромная вдова, провожающая мужа к месту его упокоения.
О, как они боялись ее! Одна несчастная, стоя на могильном холмике, с какими-то горькими словами, которых я не слышал, показала на тело Лео. Ее товарки тут же набросились на нее с кулаками и лопатами, повалили и простерлись ниц, посыпая головы пылью в знак своей покорности жрице Смерти.
Увидев это, Айша сказала с почти прежним пылом и гордостью:
— Я никогда не вернусь на Равнину Калуна, но на прощание я дала этим высокомерным людям давно уже заслуженный ими урок. Еще много поколений, о Холли, не посмеют они поднять копья против Общины Хес и подчиненных ей племен.
И снова была ночь, и там, где еще недавно лежали останки Хана, убитого Лео, среди огненных столбов, в глубине Святилища, перед статуей Матери, стоял гроб с телом самого Лео, и казалось, ее неизменно добрые глаза внимательно взирают на его спокойное лицо.
На троне сидела Хесеа в покрывале: она отдавала последние повеления жрецам и жрицам.
— Я устала, — сказала она. — Возможно, я покину вас и отправлюсь отдохнуть — за горы. На год или на тысячу лет — не могу вам сказать. До моего возвращения вами будет править Папаве, а затем потомство ее и Ороса, который будет ее советником и мужем.
Жрецы и жрицы Общины Хес, я захватила новые владения; примите же их как мой дар и правьте ими разумно и милосердно. Отныне Хесеа Горы будет и Ханией Калуна.
Жрецы и жрицы нашей древней веры, научитесь проникать через ее внешние проявления — обряды и символы — в самую глубь — Дух. Сама богиня Хес никогда не правила на земле, правит милосердная Природа. Хотя небесный чертог никогда не оглашало имя Исиды, там обитает великая Мать, воплощение всей любви, чей образ являет эта статуя; она — наша родительница, она лелеет на своей груди всех земных детей, а в самом конце, преданная и верная, принимает их в свои объятия.
Ибо не вечно нам есть горький хлеб, не вечно пить воду слез. За пеленой ночной тьмы вращаются царственные солнца; дождь сопровождается сверкающей радугой. Жизнь просачивается сквозь наши пальцы, уходит, чтобы обрести бессмертие; из кострищ наших отпылавших надежд возносится небесная звезда.
Она замолчала и махнула рукой, как бы отгоняя прочь все эти размышления, затем показала на меня и добавила:
— Этот человек — мой любимый друг и гость. Отныне он будет и вашим гостем. Я повелеваю, чтобы вы относились к нему радушно и бережно, а когда сойдут снега и настанет лето, помогите ему выбраться из ущелья и перейти через горы, оставьте его только после того, как убедитесь, что он в полной безопасности. Не забудьте, что я вам сказала, ибо вам придется дать мне отчет за него непременно.
Ночь была на исходе; мы четверо, Айша и я, Орос и Папаве, стояли на самой вершине, над огненной бездной. Носильщики положили тело Лео на самом краю и ушли. Перед нами высилась сверкающая завеса огня, ее верхняя кромка загибалась под ветром, точно гребень морской волны, и от нее, один за другим, отрывались пылающие облачка и большие сгустки. Айша стояла на коленях возле мертвого Лео, смотрела на его ледяное, улыбающееся лицо и не произносила ни слова. Наконец она поднялась и сказала:
— Тьма сгущается, мой Холли; она предвозвещает великолепие утренней зари. Прощай же! Мы разлучаемся всего на один час. Перед тем как умереть, но не ранее, позови меня, и я явлюсь. Не шевелись и ничего не говори, пока все не будет кончено, дабы, когда ты лишишься моей защиты, тебя не убила бы какая-нибудь злая сила.
