— Могу я попросить вас описать ее наружность, сэр? — сказал Тресилиан.
— О, сэр, даю вам слово, — ответствовал мистер Голдтред, — она была одета как знатная женщина, очень необычное и приятное платье, которое подошло бы даже самой королеве. На ней было платье из атласа имбирного цвета, который, на мой взгляд, должен стоить около тридцати шиллингов за ярд, и отделанное двумя рядами широких кружев из золота и серебра. А ее шляпа, сэр, право же, самая модная штучка, которую мне приходилось видеть в этих краях, из темно-красной тафты, украшенная скорпионами из веницейского золота, а по краям отделанная золотой бахромой… Клянусь вам, сэр, великолепная, бесподобная выдумка. Что касается юбок, то они были со вставным передом по старой моде…
— Я не об одежде вас спрашиваю, сэр, — прервал его Тресилиан, проявлявший во время рассказа признаки явного нетерпения, — а о наружности — цвете волос, чертах лица…
— Цвет лица-то я не очень запомнил, — ответил торговец. — Но зато я разглядел, что у нее на веере была ручка из слоновой кости с замысловатыми узорами. А что до цвета волос, то опять-таки, каков бы он там ни был, уверяю вас, она была увенчана сеткой из зеленого шелка, окаймленной золотом.
— Память самая торгашеская, — сказал Лэмоорн. — Джентльмен спрашивает его о красоте дамы, а он вам разглагольствует о ее чудесных нарядах и уборах.
— Да говорят же тебе, — с досадой возразил торговец, — у меня не было времени ее рассматривать. И как раз когда я собирался пожелать ей доброго утра и поэтому начал с изящнейшей улыбки…
— Похожей на улыбку обезьяны, скалящей зубы при виде каштана, — подхватил Майкл Лэмборн.
— Как вдруг, откуда ни возьмись, — продолжал Голдтред, не обращая внимания на то, что его прервали, — появился сам Тони Фостер с дубинкой в руке…
— И, надеюсь, проломил тебе башку за твою наглость, — не унимался шутник.
— Ну, это легче сказать, чем сделать, — негодующе возразил Голдтред, — нет, нет, никаких таких проломов не было. Правда, он взмахнул дубинкой и угрожал, что ударит, и спросил, почему я не придерживаюсь проезжей дороги, и всякое такое. Я, конечно, сам двинул бы его как следует по загривку за такие штуки, не будь тут дамы, которая, чего доброго, обмерла бы со страху.
— Пошел ты знаешь куда, трус ты этакий, — рассердился Лэмборн. — Какой же это доблестный рыцарь обращал внимание на испуг дамы, когда ему предстояло уничтожить великана, дракона или волшебника в ее присутствии и для ее же спасения? Но к чему толковать тебе о драконах, когда ты удираешь со всех ног, завидев самую обычную стрекозу? Да, брат, ты упустил редчайший случай!
— Так воспользуйся им сам, задира Майк, — ответил Голдтред. — Вот там и заколдованный замок, и дракон, и дама — все к твоим услугам, если наберешься храбрости.
— Пожалуй, я готов за кварту белого испанского вина, — объявил воин. — Или постой, у меня, черт подери, нехватка белья; хочешь, побьемся об заклад — ты поставишь кусок голландского полотна против вот этих пяти ангелов, что я завтра же явлюсь в замок и заставлю Тони Фостера познакомить меня с прелестной незнакомкой?
— По рукам, — ответил торговец. — И, думаю, что выиграю, хотя ты нахал почище самого дьявола. Заклады пусть хранятся у хозяина, и я, покуда не пришлю полотно, поставлю свою часть золотом.
— Не буду я принимать такие заклады, — возразил Гозлинг. — Утихомирься, куманек, пей спокойно свое вино да брось думать о всяких рискованных затеях. Поверь, что у мистера Фостера рука достаточно сильна, чтобы засадить тебя надолго в Оксфордский замок или познакомить твои ноги с городскими колодками.
— Это значило бы только возобновить старую дружбу, так как голени Майка и городские деревянные колодки прекрасно знакомы друг с другом, — съязвил торговец. — Но он уже не может уклониться от спора, если только не пожелает заплатить неустойку.
— Неустойку! — воскликнул Лэмборн. — Ни за какие коврижки! Плевать хотел я на страшилище Тони Фостера, его гнев для меня — тьфу! — все равно что вылущенный стручок. И, клянусь святым Георгием, я заберусь к его Линдабриде, хочет он этого или нет.
— Я охотно возьму на себя половину вашего заклада, сэр, — сказал Тресилиан, — за право сопровождать вас в этом походе.
— А какая вам с того выгода, сэр? — поинтересовался Лэмборн.
— Да никакой особенной, сэр, — ответил Тресилиан, — разве только я увижу ваше искусство и доблесть. Я путешественник, который жаждет необычайных встреч и необыкновенных приключений, как рыцари былых времен стремились к рискованным похождениям и доблестным подвигам.
— Ну что ж, если вам приятно видеть форель, изловленную прямо руками, — объявил Лэмборн, — пусть кто угодно будет свидетелем моей ловкости — мне все равно. Итак, подымаю стакан за успех моей затеи, а тот, кто не поможет мне в этом тосте — негодяй, и я обрублю ему ноги по самые подвязки.
У кружки, которую Майкл Лэмборн при этом опустошил, было столько предшественниц, что разум сразу зашатался на своем троне. Он произнес два-три нечленораздельных проклятия в адрес торговца, который не без некоторого основания отказался поддержать тост, таивший в себе проигрыш его заклада.
— Ты будешь еще тут рассуждать со мной, мерзавец! — заорал Лэмборн. — В башке у тебя не больше мозгов, чем в спутанном мотке шелка! Клянусь небом, я сейчас разрежу тебя на куски так, что получится пятьдесят ярдов лент и кружев!
Тут Майкл Лэмборн попытался выхватить меч, чтобы привести в исполнение свою отчаянную угрозу, но буфетчик и управитель схватили его и увели в отведенный для него покой, чтоб он там проспался и протрезвился.
Компания расстроилась, и гости стали расходиться. Хозяин был рад этому больше, чем некоторые из гостей, которым очень уж не хотелось расставаться со славным винцом — тем более, что угощали бесплатно — покуда они держались на ногах. Тем не менее их принудили удалиться, и наконец они разошлись, оставив Гозлинга и Тресилиана вдвоем в опустевшей зале.
— Клянусь честью, — сказал хозяин, — не понимаю, что за удовольствие находят знатные вельможи в трате денег на всякие развлечения и разыгрывая роль трактирщиков без предъявления счета. Я редко так поступаю, и всякий раз, клянусь святым Юлианом, это меня бесконечно огорчает. Каждый из этих пустых кувшинов, вылаканных моим племянником и его дружками-пьянчугами, был бы для меня прибылью, а теперь их остается просто списать в расход. Не могу я, положа руку на сердце, постигнуть, ну что приятного в шуме, всякой белиберде, пьяных выходках и ссорах, непристойностях, и кощунстве, и тому подобном, когда при этом теряешь деньги, вместо того чтобы их приобретать. Сколько значительных состояний было погублено так бесплодно, а ведь это ведет к упадку дел у трактирщиков. Кой дьявол, в самом деле, будет платить за выпивку в «Черном медведе», когда ее можно получить задаром у милорда или сквайра?
