Глава 2
Струйка пота затекла в левую подмышку, и Чагатай сразу почувствовал зуд и жгучее желание сунуть руку под свои лучшие доспехи и почесаться. Но затем все же решил, что, хотя он и второй сын великого хана, прибегнуть к такой крайней мере было бы очень некстати на глазах правителя Корё [1], появления которого ожидали с минуты на минуту.
Чагатай украдкой взглянул на человека, который привел его в далекий, окруженный стеной город Сонгдо. Из-за полуденного зноя в покоях правителя было ужасно душно, однако Джелме, даже облаченный в лакированные латы, похоже, не испытывал ни малейшего неудобства. Он стоял неподвижно и теперь сильно походил на корейских придворных и стражников правителя, точно вырезанных из дерева.
Где-то вдали слышалось журчание бегущей воды, но в такой духоте и гнетущем молчании зала тихий плеск ручейка казался ревом настоящего водопада. Зуд становился невыносимым, и Чагатай старался изо всех сил занять свои мысли чем-то другим. Уставив взор в потолок из белой штукатурки и древних сосновых балок, юноша напомнил себе, что никаких причин для опасений у него нет. При всей своей доблести правители династии Ван не сумели остановить каракитаев, когда те вторглись в их земли и построили крепости. Если бы не армия Джелме, правитель Корё так и сидел бы узником в собственном дворце. Эта мысль пробудила в Чагатае смутное чувство самодовольства. В свои пятнадцать лет он уже обладал полной мерой гордости и высокомерия молодого воина и считал, что в его случае это оправданно. Джелме со своими людьми отправился на восток, чтобы проверить на прочность военную мощь соседей, и впервые в жизни увидел синюю гладь океана. Каракитаи встретили монголов недружелюбно и были изгнаны из Корё как побитые собаки. Хотя Чагатай понимал, что все это было предпринято лишь для того, чтобы получить дань с Корё, и не имело значения, обращался их правитель за помощью или нет.
Обливаясь потом, Чагатай терзал себя воспоминаниями о легком бризе с южного моря. Правда, по мнению юноши, прохладный ветерок – это самое лучшее, что было во всей этой сине-зеленой пустыне. И если Джелме корейские корабли просто очаровали, то Чагатая перспектива путешествия по глади моря совсем не радовала. Раз по нему нельзя скакать на коне, то какая в нем польза? Уже при одном воспоминании о поставленном на якорь и качающемся на волнах корабле у правителя начинало выворачивать желудок.
Во дворе ударил колокол, и эхо разнесло звон по саду, где пчелы трудолюбиво гудели над зонтиками цветущих акаций. Чагатай живо представил себе, как буддистские монахи звонят в огромный колокол, и немедленно выпрямился, снова вспомнив о правилах приличия. Правитель вот-вот прибудет и положит конец его мучениям. Уже сама мысль о скором избавлении от зуда под мышкой делала его терпимым.
Колокол пробил вновь, и слуги раздвинули черные ширмы, впустив в зал аромат сосен с окружавших холмов. Заметив, что посвежело, Чагатай непроизвольно вздохнул. Толпа вельмож, одолеваемых желанием увидеть правителя, зашевелилась, и, пользуясь всеобщим оживлением, Чагатай все же сунул два пальца под мышку и начал энергично чесать, но, почувствовав на себе взгляд Джелме, снова принял невозмутимый вид. Тем временем правитель Корё наконец прибыл.
«Не такие уж они и высокие, эти корейцы», – подумал Чагатай, когда миниатюрный монарх порхнул в резной проем дверей. Юноша полагал, что правителя зовут Ваном, как и всех его предков, но кому было дело до того, как эти гибкие маленькие человечки называют друг друга? Вместо этого Чагатай обратил внимание на пару служанок из свиты. Девушки с золотистой кожей были куда интереснее человека, которому прислуживали. Юный воин с любопытством разглядывал, как эти девушки суетятся вокруг своего господина, поправляя его платье и помогая сесть.
Правитель, казалось, не обращал никакого внимания на любопытных монголов, дожидаясь, когда служанки закончат работу. Его глаза были почти такого же темно-янтарного цвета, что и глаза Чингиса, но им явно недоставало способности того вселять страх. В сравнении с ханом корейский правитель был просто ягненком.
Наконец служанки сделали свое дело, и взор правителя сосредоточился на монгольском арбане из десяти воинов, которых Джелме привел с собой. Чагатай только дивился тому, как этот кореец может носить столько одежды в такой жаркий день.
Правитель заговорил, однако Чагатай не понимал ни слова и вместе с Джелме был вынужден ждать, когда речь переведут на китайский, которым он так упорно пытался овладеть. Но и тогда он едва улавливал значение слов и поэтому слушал с нарастающим раздражением. Чагатай не любил чужеземные языки. Если человек знает, как на чужом языке будет «лошадь», зачем ему нужны другие слова? Очевидно, Чагатай полагал, что людям из дальних стран просто неизвестен правильный способ общения и им стоило бы лучше заняться его изучением, вместо того чтобы нести всякую тарабарщину.
– Вы сдержали свое обещание, – торжественно произнес переводчик, оборвав размышления Чагатая. – Крепости каракитаев сожжены, и нечестивый народ покинул прекрасную горную страну.
Снова наступило молчание, и Чагатай нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Двор правителя Корё как будто наслаждался неспешностью. Чагатай припомнил, как познакомился с их напитком, который назывался нокча. Джелме рассердился, когда Чагатай залпом опорожнил первую чашку и протянул ее за новой порцией напитка. Видимо, бледно-зеленая жидкость ценилась слишком высоко, чтобы ее пить вместо воды. Неужто одного воина должно заботить то, как ест и пьет другой! Чагатай ел, когда был голоден, и часто забывал являться на придворные застолья. Он никогда не понимал интереса Джелме к бессмысленным ритуалам, но не говорил о своих мыслях вслух. Чагатай поклялся себе, что запретит излишества, когда станет править монгольским народом. Пища не заслуживает того, чтобы ей уделяли столько внимания или изобретали тысячу способов ее приготовления. И совсем не удивительно, что корейцев чуть не завоевали. Им стоило бы пользоваться одним языком и питаться двумя-тремя блюдами, приготовленными быстро и
