Палач тем временем сомкнул у нее на шее окровавленный дощатый капкан и начал привязывать к нему руки девушки. Она чувствовала на лице его горячее дыхание, щедро сдобренное водкой и чесноком. К тому же он громко и противно сопел носом. Брезгливо поморщившись, Елена подумала, что это горькая насмешка судьбы. В своих детских грезах она мечтала умереть под музыку Гайдна и чтобы в гробу непременно лежал букет ее любимых лилий, источающих загадочный, потусторонний аромат.
Тоненький, фальшивый смех ворвался в ее грустные мысли. Она посмотрела в сторону, откуда он раздавался, и узнала в одном из зрителей дядюшку Илью Романовича. Он точно так же, как и другие, держал свою голову в руках. Лицо его было скрыто под той самой маской Прозерпины, богини загробного царства, в которой он красовался на маскараде в Павловском парке. Зеленые стразы, обрамлявшие страшную личину Прозерпины, переливались на солнце тусклым, мертвенным светом и постукивали друг о дружку от легкого весеннего ветерка.
— Эй, давай поживее! Чего медлишь? — крикнула голова Белозерского подвыпившему палачу, который как раз в это время собирался опустить окровавленное лезвие на шею девушки.
Елена зажмурила глаза и вдруг услышала тихое, очень знакомое и родное: «Аленушка!»
…Она открыла глаза и с вздохом облегчения обнаружила, что находится в спальне виконта.
Де Гранси не спал. Он с тревогой смотрел на нее и повторил еще раз:
— Аленушка!
Старый аристократ выучил это русское имя, узнав, что именно так обращался к Елене отец, когда хотел ее приласкать.
— Ты громко стонала во сне. Тебе снилось что-то страшное?
— Один и тот же кошмар преследует меня с тех пор, как вы рассказали о казни вашей дочери Мадлен, — призналась она. — Гревская площадь, пьяный палач, толпа обезглавленных мертвецов. Только на этот раз среди них оказался мой дядюшка в той самой маске…
— Кажется, в маске Прозерпины итальянской работы, — припомнил виконт, знавший в этом толк.
— Что же мы с вами говорим о пустяках?! — опомнилась Елена и, положив ему на лоб ладонь, радостно воскликнула: — Господи, да ведь у вас и в помине нет жара!
— Меня как будто накрыло волной и выбросило за борт с корабля, плывущего в Тихую гавань, — пошутил бывший капитан.
— Я разбужу слуг, чтобы они вас переодели и поменяли постель.
— И скажи, пусть приготовят омлет! — крикнул он слабым голосом ей вдогонку.
— И непременно бутылку вашего любимого бургундского! — воскликнула она, смеясь от переполнявшей ее радости.
Она превратилась вдруг в озорную, шаловливую девчонку-подростка, которой пообещали подарить на именины настоящего щенка ньюфаундленда. Елена не ходила по комнатам, а летала и запомнила впоследствии этот день как один из самых счастливых в своей жизни. Она впервые отдавала распоряжения как полноправная хозяйка старинного особняка на улице Марэ, а заглянув в спальню Майтрейи, обняла и расцеловала девочку со словами:
— Отец будет жить!
— Он никогда не умрет! — сверкнув огромными черными глазами, заявила маленькая принцесса.
Виконтесса подхватила девочку, и они закружились в мазурке, весело напевая мелодию танца. Елена сама обучала Майтрейи танцам, игре на клавесине, латинскому, французскому и немецкому языкам. И даже дала несколько уроков русского языка. Девочка оказалась на редкость способной и схватывала все на лету, играючи.
Тем временем виконт позавтракал в постели, в окружении изумленных докторов. Он вновь, уже в который раз, перехитрил костлявую. Обедать вышел к общему столу, хотя доктора категорически настаивали на постельном режиме, надев по случаю выздоровления праздничный камзол золотистого цвета. Обе приемные дочери с восхищением смотрели на него и с удовольствием отметили изрядный аппетит папа. Де Гранси, как всегда, делал замечания повару Жескару, здоровенному детине с красным лицом, больше походившему на мясника:
— Бараньи почки сегодня немного пересолены и недостаточно вымочены в соусе. Утиный паштет, напротив, недосолен, и ты забыл добавить в него грибы… Вино я просил подать третьего года, что означает тысяча восемьсот третий год, а не тысяча семьсот девяносто третий… А в остальном все чудесно, Жескар.
— Как тебе это нравится? — протянул он Елене початую бутылку, когда повар вышел за дверь. — Вот и сон твой в руку.
Она повертела в руках бутылку, на стекле которой значились большие выпуклые цифры: 1793.
— Попробуйте, не бойтесь! — предложил виконт приемным дочерям. — Оно немного кисловатое, но имеет своеобразный тонкий букет.
Он сделал знак лакею, и тот, взяв из рук Елены бутылку, налил ей полный бокал и полбокала Майтрейи. Виконтесса предпочитала совсем другие напитки. В Англии ей полюбился медовый эль, а здесь, во Франции, — сладкий грушевый сидр. Напитки скорее плебейские, чем аристократические, не популярные в модных парижских салонах, но ведь и дома, в Москве, в пору своей ранней юности, она самым тонким винам предпочитала вишневый квас, который изготовляла ключница. Отпив глоток, Елена поморщилась, не почувствовав никакого букета, вино показалось ей кислым и отвратительным, как уксус. Майтрейи лишь поднесла к носу бокал, понюхала и отставила его в сторону. На ее личике появилась изящная гримаска.
— Пахнет крысиным пометом, — со своей обычной прямолинейностью заявила она.
— Неужели не понравилось? — притворно удивился де Гранси и, нахмурив лоб, произнес: — А мне вот, побывавшему на краю могилы, нынче по вкусу любое вино.
— Не говорите так, дорогой виконт! — умоляюще воскликнула Елена. — Не пугайте нас!
Вечером, уже перед сном, она вошла в его кабинет с тяжелым сердцем. Виконт корпел над каким-то толстым фолиантом со старинными картами. В одной руке он держал увеличительное стекло, указательным пальцем другой водил по карте.
— Пришла меня проведать? — не отрываясь от своего занятия, спросил старик.
Он бросил взгляд на часы с амурами, стоявшие на его столе, покачал головой и воскликнул:
— Как время немилосердно! Оно вытекает, как вино из дырявой бочки! Майтрейи уже спит?
— Она сегодня уснула раньше обычного, — ответила Елена, — потому что плохо спала последние три ночи. Мы все плохо спали…
И только в этот миг виконт заметил, что его приемная дочь чем-то очень сильно опечалена. Она была бледна и стеснительно отводила взор, стараясь не встречаться с его взглядом.
— Что случилось, девочка моя? — Он встал из-за стола и, подойдя к ней, взял ее холодные руки.
— Моя камеристка мадам Байе спрашивает, ночую ли я сегодня в моей спальне или проведу ночь у вас? — Последние слова были едва различимы, так тихо она их произнесла.
