Кучеру не надо было повторять распоряжение, он и сам желал поскорее убраться от этого места. Кнут защёлкал в воздухе, и карета покатила, стала набирать скорость, оставляя за собой извилистый след примятой колёсами травы, пока колёса не возвратились на залысины колеи. Графиня оглянулась через заднее оконце. Мужчина в личине подтянул ремень, поправил на боку тройной джид с серебряными рукоятями трёх сулиц и ловко поднялся в седло. Жеребец под ним зашагал вслед карете без понукания, быстро отставал, и наконец он и всадник пропали из виду.
– Хам! – прошептала графиня, отворачиваясь. Растревоженное пережитой опасностью и возбуждением всех чувств любопытство не было удовлетворено, и это язвило её тщеславие. Тщеславие ей подсказывало, что она будет мучиться, гадая, кто же был этот молодой незнакомец в маске. Женщина в ней вздохнула. – Но всё же в нём есть что-то привлекательное.
– Это был сам дьявол, – не то предупредил, не то возразил ксёндз.
– И дьявол спас иезуита?
Графиня не скрывала издёвки. Она натянуто рассмеялась ему в лицо, не в силах простить недавнее поведение.
– Никто не знает его истинных намерений, – упрямо стоял на своём иезуит. Он на ощупь накрыл крест у живота всей пухлой ладонью, и золото перстней брякнуло о серебро цепочки. – Быть может он и спас нас сегодня, чтобы только подвергнуть ещё большему испытанию завтра.
Последнее замечание напомнило польке, куда и зачем они направляются неблизкой дорогой недружественной страны без сопровождения надёжных людей. А подступающие сумерки хоть и обещали долгий вечер, напоминали о необходимости поторапливаться к ближайшему поселению, где есть постоялый двор, кухня и ночлег. И она задумчиво примолкла.
У начала объезда пригорка Вольдемар направил жеребца вдоль дороги до засеки на стволе сосны, где натянул поводья и повернул морду животного. Жеребец не возражал, зашагал прочь от дороги, углубляясь в девственный лес, где не попадалось ни одной тропы и иных следов присутствия человека. Четверть часа спустя он выехал к голубой глади озера, похожей на приготовленное звёздам и луне зеркало, щедро оправленное хороводом рыже-зелёных сосен и кольцом тускло-жёлтого песчаного берега. Он осмотрелся, прислушался, затем спешился и расседлал жеребца. Отпустив его пить и пастись, неторопливо разделся и с короткого разбега прыгнул в прозрачное до самого дна озеро. Холодная вода приятно обожгла тело, он нырнул раз, другой, поплыл к середине. Вдруг позади послышалось приветливое ржание жеребца, которому издали отозвалась другая лошадь.
Молодецкий свист пронзил сумеречную тишину, потом в просветах между ровными стволами деревьев появился всадник. Высокий рост, белая рубаха и широкие красные штаны казака бросались в глаза, привлекли внимание пловца. Он отряхнул голову, затем, помогая ладонями, смыл с тела пот и пыль, после чего не спеша поплыл навстречу устало слезающему на прибрежную зелёнь скудного разнотравья товарищу.
Богатая из-за посредничества в торговле между странами балтийского моря и русскими землями Нарва веселилась, очередной день города отмечался разгульным праздником. В безоблачной и приятно прохладной ночи взрывы петард виделись далеко, а где не было уже слышно их хлопков, разбегающиеся в звёздном небе крошечные огоньки можно было принять за звездопад и загадывать множество желаний. Но в самой Нарве загадывать желания было некогда. Главные улицы гудели от столпотворения разодетой толпы местных горожан и приезжих гостей, а похожие на зеркала окна домов помогали факелам и фейерверку освещать места главных событий. Казалось, в городе не было никого, кто бы улёгся спать или предался созерцательным настроениям.
Седовласый мастер, камзол военного покроя которого был расстёгнутым, встряхивал взлохмаченной головой и перебегал на худых ногах от одного воткнутого у крепостной стены прута к другому, поджигал охвостья прикреплённых к ним ракет. Ракеты с громким шипением оживали, дергались, словно хотели разорвать невидимые цепи, и вдруг устремлялись в темноту над городом, чтобы через мгновения выше самого высокого церковного шпиля быть разорванными вспышками разноцветных огней. Под ногами у мастера фейерверков суетились бесстрашные дворняги, но они не мешали творить важное для праздничного настроения дело, и каждая удачно взлетевшая ракета, как будто придавала крепость вину и пиву, вызывала в разных местах одновременные крики одобрения.
– Виват! Виват! – горланили бюргеры на главной площади, соперничая с русскими купцами по числу выпитых кружек местного пива.
Русские купцы пили много и шумно, не желая уступать шведам, и вели себя так, будто и не в гостях были они, а на своей земле. Знали, что Нарва живёт торговлей с Московией и шведы стерпят многое ради поддержания сложившихся товарообменных отношений. К тому же город этот в деловых и государственных бумагах русские упрямо называли Ругодивом, постоянно напоминая, что он был основан в давних, былинных веках их могучими предками и лишь полсотни лет назад был обманом отнят шведским королём в страшные десятилетия Великой Смуты и воровски переименован. А главный военный гарнизон располагался в неприступной крепости Ивангород, возведённой царём Иваном Грозным на острове против причала, и она мрачными очертаниями высилась над городом, как знак неискоренимого напоминания о праве русских вернуть его при благоприятных обстоятельствах.
Слово за слово, и старые обиды сломали хрупкую плотину, которая удерживала страсти, русские купцы и бывшие с ними слуги разругались и сцепились со шведскими бюргерами, а свалка переросла в кулачное побоище. Расталкивая с помощью обитых кожей палок возбуждённую криками толпу, к месту драки пробилась бдительная карнавальная стража с надетыми на головы медвежьими масками. Красный от выпитого кряжистый русский купец, сам как зрелый медведь, перекрестил увесистый кулак, плюнул на него для удачи и с замахом опытного бойца попытался сразить ближайшую из вмешавшихся медвежьих харь. Но она увернулась, а ему живо заломили руки за спину и стукнули увесистой палкой по затылку. Привычная к таким дракам карнавальная стража, набранная из рослых солдат гарнизона, выхватила и окружила зачинщиков, двоих шведов и двоих русских, быстро восстановила порядок, утихомирила толпу.
Виновных в драке повели среди людского гомона и провели к ярко освещаемому коптящими факелами тронному возвышению посредине ратушной площади, где в креслах сидели избранные король и королева праздника, а рядом устроилась их свита. Начальник караульной стражи кратко доложил им о происшествии, и по его знаку в круг перед троном втолкнули виновных. Пышные усы пьяного короля явно нравились белокурой и пухлой восемнадцатилетней девице, которая старалась выдерживать роль королевы, с трудом подавляя в себе простодушную склонность к беспричинному смеху. Он наклонился к её уху, что-то прошептал, щекоча ухо усами, и она, охотно прислушиваясь, зарделась, прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Довольный произведённым на неё впечатлением король с важным взмахом руки крикнул в толпу, разодетую придворным зверьём:
