А матушка Гро только то и сказала мужчинам, что, если они вздумают убивать ее детенышей, то пусть не рассчитывают после этого найти ее дверь открытой в сумерки. Еще чего! Сначала они будут кидаться друг на друга, словно бешеные быки, чтобы отбить ее друг у друга, а потом начнут уничтожать свое собственное потомство?! Гро даже фыркнула слегка, и этого было достаточно! Никто из мужчин не желал попасть в немилость к матушке Гро. Один за другим сложили они оружие, торопясь, как бы не оказаться последним; оружие так и сыпалось на землю. И пока они стояли с пустыми руками, косясь друг на друга, Гро выпустила в них свой последний заряд – сперва хорошенько высмеяв их, она обратилась к ним с вопросом: есть ли среди них хоть один, кто мог бы быть уверен, что тот, кого он только что собирался умертвить, не сын ему?..
Озадаченные мужчины закашляли, замотали головами, словно быки. Вопрос Гро поставил их в тупик; отцовство осознавалось ими с трудом, дети видели, как они, потупясь, жевали свои бороды, в то время как матушка Гро продолжала смеяться над ними, но теперь уже более добродушно, знакомым ласковым смехом, возвещавшим мир и успокоение в лагере взрослых.
Но солнцу не суждено было зайти в тот день без того, чтобы стая детей все-таки не убавилась в числе. Гро удалось утихомирить обиженных мужчин, но их охотничий пыл нашел себе иной выход.
Шум и гам из-за Геста улеглись, прерванный послеобеденный сон возобновился, жаркий день стал уже подходить к концу, как вдруг в Становище опять поднялся шум, крик и смех. На этот раз смеялись мужчины, и не добрым смехом, а сквозь его взрывы слышались чьи-то жалобные вскрики.
По многим признакам обнаружилось, что одна из девочек в детской стае больше уже не ребенок, и сейчас же началось громкое хлопанье в ладоши, вызывавшее ее на брачные бега. Первый из парней, сделавший открытие, с хохотом захлопал в ладоши, а за ним захлопали разом и все остальные мужчины в Становище, словно целая стая птиц, снявшихся с места, забила крыльями. При этом все неистово хохотали. Вспугнутая этим бурным весельем детская стая бросилась врассыпную, а бедная маленькая женщина, зная, что ее ждет, со всех ног кинулась бежать в лес. Мужчины захохотали еще громче и еще сильнее захлопали в ладоши – этого-то они и добивались; она сделала как раз то, что им было нужно, воображая, что таким образом спасется. Пусть бежит, у-лю-лю!.. И под дикие охотничьи крики и неистовый лай собак началось преследование дичи.
Оно бывало более или менее продолжительным, в зависимости от быстроногости девушки и от ее уменья прятаться; собаки иногда отказывались выслеживать ее, если она была добра к ним; и нельзя было знать заранее, кто первый настигнет дичь, не решив вопроса, кто из охотников быстрее всех на бегу и всех упорнее в преследовании; сама же охота всегда имела один и тот же конец – девушка бывала поймана. После этого бедняжку, которая до сих пор беззаботно играла с детьми, можно было найти забившейся в самую глубь одной из зимних нор, всю в крови, дрожащую всем телом и неутешно рыдающую, даже много часов спустя.
С этого дня она переходила в круг женщин; ей давали заостренную палку, и она должна была ежедневно набирать устриц для трапезы охотников к тому времени, когда они возвращались в Становище и, зевая, усаживались у костра; играть ей уже больше никогда не позволяли.
С лесной опушки, где работает Гест, целый день доносятся удары топора; изо дня в день, с навевающей дремоту однообразной правильностью: это Гест продолжает свою работу.
Поблизости сидит солнечноволосая Пиль, нисколько ему не мешая; у нее хватает своих дел. Занятая тканьем тончайших рогожек, она сама с собой разговаривает, шепчет про себя и плетет, всегда довольная своим одиночеством. Только когда в нее попадает щепка из-под топора Геста, она поднимает голову и зябко моргает: видно, Гест опять не в духе; не спорится у него работа, и он злится; беда, как этот мальчик портит себе жизнь своей вспыльчивостью.
Он занят сейчас отделкой своего челна. Свалив огромное дерево, он ходит вокруг него, словно маленький великан, и рубит своим кремневым топориком; до отчаяния неравная борьба! Массивное бревно лежит себе преспокойно, словно похваляясь своим чудовищным запасом древесины, большая часть которой должна быть вырублена; но Гест упрямо машет топором, решив во что бы то ни стало добиться своего.
Сначала он сделал надрезы на коре и содрал ее большими кусками; когда же ствол оголился и легче стало судить о его форме, Гест развел огонь у самого корневища и сжег его, а затем сжег часть верхушки, оставив от ствола ровно столько, сколько нужно было для челна. Огонь почти один справился с этой задачей; мальчику оставалось лишь следить и вовремя заливать огонь водой, когда тот забирался чересчур далеко. После этого Гест принялся за отделку. Дело подвигалось бы лучше, если бы он мог перевернуть бревно и работать сверху, а то приходилось работать под ним, снизу, – во что бы то ни стало надо было слегка заострить дуб, хотя бы с одного конца.
Работа требует многих, многих дней. Гест совсем разучился говорить за это время; он только рубит да рубит щепку за щепкой, заостряет свой топор, когда тот перестает рубить, и это отнимает у него полдня. От забот у него появились морщины на лице, между бровей легла складка от усилия мысли, даром что он так молод. Страстное желание поскорей увидеть свой челн готовым, каким он давно рисовался ему в мечтах, не дает Гесту покоя, и он с таким упорством добивается своей цели, что почти сливается воедино с бревном; каждая щепка говорит что-то его душе, каждая имеет особые свойства и по-своему противится его воле; он весь пропах острым ароматом свежей дубовой древесины, и руки его почернели от источаемого ею сока. И, наконец, он добился своего, придал бревну ту форму, которую хотел!
Не медля ни минуты, он приступил к долблению ствола, чему заранее радовался и к чему нетерпеливо рвался. Сначала надо снять со ствола горб почти во всю его ширину. Эту работу Гест осиливает с помощью топора, но тратит на нее много дней и расплачивается мозолями на ладонях и даже открытыми ранами; но раны заживают, и он может наконец приступить к самому долблению дерева тоже при помощи раскаленных камней, утешаясь тем, что теперь уже виден конец работы. Зато теперь нужно неустанно быть начеку, стоять наготове с водой, чтобы вовремя заливать. Выжженную и обуглившуюся древесину он еще раз обрабатывает топором, вновь выжигает и вновь обтесывает после огня; он продолжает так до тех пор, пока дуб, выдолбленный весь до днища, не становится похожим на узкое корыто. Теперь все в порядке – дерево поплывет!
Громкие победные крики доносятся в тот день с места работы Геста, дикие крики восторга, и, хотя мужчины молча согласились не обращать больше никакого внимания на затеи мальчишки, раз им не удалось вовремя помешать ему, трудно оказалось удержаться, не пройти мимо и не взглянуть, как далеко подвинулась работа.
