Равенна – город-уникум, истинная сокровищница искусства поздней Античности и Византии доиконоборческого периода. Многие города Италии могут «похвастать» историей более древней, нежели равеннская, – но кто из них, кроме Равенны, мог бы трижды претендовать на столичный статус? Рассказ о славном прошлом древнего города, его уникальной архитектуре и памятниках – в новой книге историка Е.В. Старшова.
другие бремена, которые не могу вверить здесь скорбному перу, когда пробую перейти к прочему. Итак, в те дни сделался сильный голод по всей этой земле, и архиепископ поглотил хлеб всей области. Когда же священнослужители не нашли, где купить хлеба, пришли к Феодору с просьбой, чтобы он оказал им помощь. Он же, призвав архидиакона по имени Феодор и архипресвитера, также по имени Феодор, сказал им: “Скажите священнослужителям, Церкви и всему клиру: “Почему вас снедает нужда голода? Если откажетесь от всей четверти церковных доходов и столько получите в течение года за четверть даров по заботливости архиепископа, тотчас облегчу вашу нужду”. Они долго сдерживались, но, когда голод усилился, согласились, и с того времени четвертая часть доходов отнимается у клириков этой вот Церкви до сего дня. Обычаи Церкви относительно каждого обряда, записанные в отдельных свитках, Феодор похитил и сжег огнем. Однажды он сидел на престоле, приличествующем его званию, и когда священнослужители и клирики роптали против него об обычае Церкви и о том, каким образом один может иметь такую власть вследствие своего положения, он, видя, что они его пересиливают, сказал при всех: “Верьте мне, сыны, ибо я не присваиваю себе ваш обычай, но более приумножаю”. И, дав обязательство на собрании Церкви, он велел принести к нему все до одного обычаи, записанные где бы то ни было. Ему в дурном ухищрении его сердца было угодно, когда ему были принесены многие записи. Он принял их, словно бы с радостью, перед всеми являя спокойное лицо, но в сердце его была мучительнейшая рана, и сказал им снова: “Ищите еще, что найдете, и будет столь великое подтверждение договора между мной и вами, что никогда между вами и моими преемниками не возникнут раздоры”. Они снова удалились и усердно обыскали все и найденное, что смогли отыскать, принесли к нему. Он коварно принял все записи и сказал им: “Сейчас идите, чтобы я наедине с собой поразмыслил, каким образом это подтвердить, и жалоба никогда не повторится”. И, приняв все, сложил записи в отдельные книги и сжег в огне печи в своей бане. Таковые клятвопреступления этот архиепископ совершил по отношению к своим овцам и обманул их злым обманом. О если бы он имел не престол пастырский, а место наемника! На своей кафедре он был как волк в стаде, лев среди четвероногих, коршун среди пернатых, буря среди зрелых плодов. Что помогло этому архиепископу? Еще и до сего дня, когда клирики показывают место захоронения, где покоится похороненное и разложившееся его тело, они, пожалуй, и лет через сто восемьдесят будут произносить в его адрес поношения и проклятия. А прочие, которые не знают этого, говорят: “Сведите нас туда, где покоится этот самый несправедливый архиепископ!” …Феодор, архиепископ этого города, не отступал от начатых им бесконечных злодейств. Когда он относился с любовью к пресвитерам, удалял всех диаконов; наказав их, он вновь приближал диаконов к себе и ненавидел пресвитеров. Негоднейший сеятель сеял среди клира такие разногласия и брал дань с обеих сторон. После того как архиепископ вверг всех в нищету и привел недостачей в большой убыток, все вознегодовали величайшим негодованием вследствие сильной нищеты. Ибо в канун Рождества Господня, когда было ночное бдение, священнослужители пришли единодушно к архипресвитеру Феодору и архидиакону Феодору и сказали им: “Скажите нашему господину архиепископу, что он дурно поступает с нами, достаточно нас притесняет или тревожит, многие тяготы на нас возлагает, которые мы не можем терпеть. При случае он отнимает у нас четверть доходов, нарушает апостольские установления, сжигает записи церковных обычаев, отменяет списки клириков, изгоняет нас из лона Церкви, пренебрегает евангельскими заповедями, сокрушает плоть, расхищает средства пропитания, присваивает имущество, всеми силами стремится заставить нас платить ему дань. Мы не можем сносить его злобу”. Пойдя к архиепископу, они довели слова клириков до его слуха. Он, выслушав все сказанное, немедленно пришел в озлобление, схватил копие (небольшой нож с треугольным обоюдоострым лезвием, употребляемый для раздробления “Агнца” (части большой просфоры) и вынимания частиц из просфор при богослужении. – Е.С.), как дротик, и сказал им: “Это вы раздражаете клириков, вы эти слова вкладываете в их уста. Конечно, тот, кто сказал такое, никогда не достигнет лучшего”. И, повернувшись к архипресвитеру, сказал: “Ты – вдохновитель этих преступных слов, ты – глава разногласий среди клириков, ты целиком и полностью мой жесточайший враг, ты подстрекатель народа и во всех отношениях опасный противник. Я так обойдусь с тобой после этого праздника, что ты никогда никому другому не будешь докучать речами”. И в таком гневе все пошли к церкви Блаженной Приснодевы Марии служить ночное бдение. И после того как служба была совершена, архипресвитер и архидиакон передали слова архиепископа всему клиру; все возмутились и, посовещавшись друг с другом, поодиночке разошлись по домам. Тогда архипресвитер Феодор отправился к архидиакону Феодору, своему собрату, в монастырь Св. апостола Андрея, основанный недалеко от церкви готов, близ дома, называемого Маринин. Когда он колотил в дверь, подошли монастырские слуги спросить стучащего, кто он. И он ответил: “Я”. Они же, быстро отойдя, рассказали архидиакону: “Архипресвитер Феодор колотит в дверь, желая войти к тебе”. Другой слуга быстро подошел и сказал, что архипресвитер в монастыре. И архидиакон говорит: “Что пользы от того, что мы беседуем, ибо мы не дошли до действий?” И монастырские сказали архидиакону: “Что это, что вы гневаетесь? Он тебе как близкий родственник, если он одних с тобой мыслей; поговори с ним, не разделяйтесь. Что если архиепископ против тебя свирепствует, а он за тебя словечко замолвит?” И архипресвитер Феодор вошел в ранее упомянутый монастырь, и собратия побеседовали друг с другом; перед тем как расстаться, они разговаривали между собой: “Как бы сделать нам неизменными те замыслы, о которых мы беседовали?” Архипресвитер сказал: “Да будет Всемогущий Бог Посредником между мной и тобой в Судный день, а равно и этот апостол Его; кто нарушит слово, с того Бог спросит причину обмана”. Архидиакон ответил: “Да будет, да будет так! Между нами закреплено такое окончательное решение, которого никто не сможет нарушить”. Архипресвитер продолжил: “Пусть все пресвитеры этого вот дома соберутся ко мне, ты же созови всех диаконов и прочих клириков. Пойдемте к церкви Блаженного Аполлинария и, войдя в дом мужа-антиохийца (т.е. св. Аполлинария. – Е.С.), встанем там и там же отслужим миссу (так в использованном переводе, более распространена форма “месса”. – Е.С.). Пусть никто сегодня не служит с архиепископом. Отвергнем его, ибо он нам не пастырь”. Сказав это, архипресвитер удалился. Той же ночью все клирики пошли к церкви Блаженной Приснодевы Марии служить торжество миссы; и архипресвитер и архидиакон тайно поговорили со служащими, пришли к согласию, и те воскликнули: “О если бы так сделалось прежде, чтобы не впадать нам в столь великую нищету!” Когда была отслужена мисса в церкви Апостолов, занялась заря, и когда Фебов свет осиял землю, все клирики единодушно пошли к церкви Блаженного Аполлинария, расположенной в городе, прежде называвшемся Классис, и, восклицая, зарыдали в тягостном расположении духа. После того как солнечные лучи воссияли на небе, случилось так, что вышеупомянутый архиепископ послал, по обычаю, нотария призвать священнослужителей, чтобы ему, архиепископу, идти в церковь и служить миссу. Тот, отправившись, не нашел никого из клира и по возвращении объявил об этом архиепископу.
