Шарль Монселе - Женщины-масонки

Но если получившая вольную рабыня наивно полагала, что это брак по любви, то ее заблуждение было непродолжительным. Вернувшись домой по окончании брачной церемонии и сняв с крюка великолепный хлыст с рукояткой, украшенной серебряной инкрустацией, Рауль заявил:

– Я не желаю обзаводиться наследниками.

Этот лаконичный приговор, возможно, показался бы грубым француженке, но эта африканка, привыкшая к жестокому обращению, ответила Раулю лишь скромной улыбкой.

Она считала себя красивой, поскольку ее живое тропическое очарование весьма часто приводило в отчаяние ее черных поклонников. Эбена смутно сознавала, что она умна, и вот она задумала план, который должен был возвысить ее до неимоверного счастья.

На следующий день после свадьбы маркиз и маркиза де Шан-Лагард сели на корабль и отплыли во Францию; добравшись до французского берега, они отправились в Париж. Раулю было известно, что один из его братьев, гордившийся тем, что продолжает легитимистскую традицию, раз в неделю принимает у себя всех верных престолу дам в туалетах, расшитых геральдическими лилиями, и всех преданных трону мужчин в коротких штанах – всех обитателей Сен-Жерменского предместья. И Рауль решил, что его появление в обществе Эбены в самом сердце этой аристократии, которая так сурово его оттолкнула, нанесет ей страшное оскорбление.

Когда о Рауле и его черной супруге доложил заикающийся, ошеломленный лакей, их появление изумило весь парижский свет. Скандал был грандиозный. На желчном лице маркиза играла злобная улыбка.

Эбена, шедшая с ним под руку, бросала по сторонам восторженные взгляды. На ней было белое атласное платье, и ее живое лицо было похоже на крота, выглядывающего из сугроба. Красное ожерелье обвивало ее нежную, красивую шею. Она употребляла все усилия, чтобы удержаться от реверансов женщинам и улыбок по адресу мужчин. Кольца, серьги, браслеты, ожерелья, аграфы – все это струилось и сверкало на ее коже, словно искорки пламени на сожженной бумаге. Казалось, что на нее нечаянно опрокинули целую ювелирную лавку. Муж и жена шли как люди, принимающие поздравления, хотя видели только ошеломленные лица. Гости в молчании отступали перед этой надвигающейся бурей. Люди искали двери. Несколько молодых женщин попадали в обморок.

На следующий день супруги поселились в особняке на авеню д'Антен. Каждый день они выезжали на прогулку, а каждый вечер их можно было встретить на самых видных местах в Опере или даже в театрах Бульваров; они любезно давали пищу любопытству публики, которая, будучи им за это весьма признательна, сделала их людьми действительно популярными.

Месть маркиза де Шан-Лагарда принесла те самые плоды, которых он ожидал. Проклятый своей семьей, которую он сделал всеобщим посмешищем, предаваемый анафеме всем дворянством, он нашел защитников в лице аболиционистов[91] Англии и Соединенных Штатов: аболиционисты не желали видеть в его поступке ничего иного, кроме явного уважения их принципов. Таким образом, к удовольствию этой странной пары, во всех уголках мира появлялись свидетельства симпатии к ней, каковые вернули Раулю его вес и влияние. Позднее сами Шан-Лагарды, приведенные к согласию и объединенные общими опасениями, предложили Раулю тайную выплату ренты в сто тысяч франков при условии, что он перестанет им мстить и не обзаведется цветным потомством.

С течением времени произошло следующее: маркиз Рауль остепенился; возраст и другая среда умерили его пороки. И тогда он стал краснеть за жену, он пытался освободиться от нее, удалить ее, но на это у него не хватило времени. Его, в свою очередь, настигла месть одной из его прежних любовниц: лежа на смертном одре, она отдала Эбену под защиту ордена женщин-масонок.

Эбена осталась в Париже; она захотела узнать, какими правами она обладает, а затем и воспользоваться ими. Она привыкла к свету и – дело не столь обычное, но ставшее возможным благодаря влиянию ее новых сестер – свет привык к ней. В нескольких гостиных ее уже принимают как существо оригинальное и фантастическое, и мы готовы побиться об заклад, что скоро войдет в моду обычай приглашать ее на все балы.

Когда маркиз де Шан-Лагард, пораженный и приведенный в отчаяние этой неожиданной метаморфозой, заговаривает о том, чтобы отослать ее на Мартинику, Эбена идет в свою личную библиотеку за книгой с трехцветным обрезом, которую она внимательно штудирует уже три года. А не так давно, когда маркиз, взбешенный сопротивлением, попытался вернуться к своим прежним колониальным замашкам, не кто иной, как Эбена сняла с крюка хлыст с серебряной инкрустацией на ручке.

Женщина, которая сидит, поставив локоть на колено и положив подбородок на руку, женщина с блуждающим взором и словно безразличная к тому, что происходит вокруг нее, совершила больше, чем убийство человека: она убила славу. Луиза-Раймонда-Эжени д'Эффанвиль, графиня Дарсе совершила месть, которая не имеет себе равных и на которую ушла вся ее жизнь. Жертвой ее мести пал знаменитый художник, которого она ожесточенно преследует уже без малого двадцать лет. Попробуйте найти хоть одно полотно Рене Левассера, хоть один из его восхитительных пейзажей – вы не найдете ничего, решительно ничего. Но как же это могло случиться? Эта история заслуживает того, чтобы рассказать ее.

Рене Левассер родился великим художником. И ничто не мешало ему стать великим художником: ни скаредность торговцев картинами, ни жюри, ни козни врагов. Просто солнечный луч осветил на полчаса картины за стеклом магазина на улице Лаффит – только и всего. По истечении этого получаса Рене Левассер был признан, прославлен и допущен в круг мэтров. Вот что прекрасно, вот что великолепно в нашем искусстве! В Париже сама зависть возлагает на вашу голову корону!

Увидев, что он коронован, Рене Левассер, который верил в себя, но не верил другим, осмелел. Став человеком заметным, он развернулся. Он творил чудеса. Еще вчера он был беден – сегодня утром он проснулся богачом. Люди ссорились из-за самого маленького наброска или эскиза великого Левассера. Едва попав на выставку, его картины раскупались по бешеным ценам; публика видела только их, критика говорила или, вернее, хвалила только их, а затем все они исчезали. Куда они подевались? Какие картинные галереи их получили? Какие частные собрания тайком показывали их восхищенным любителям? Об этом не знал никто. Покупал их всегда какой-нибудь иностранец: иногда это был голландский коммерсант, иногда – купающийся в деньгах бразилец, иногда – управляющий благородного лорда; они не торговались, они засыпали золотом создателя шедевра, но при этом ревниво ставили условие: не воспроизводить этот шедевр в гравюрах.