не найдет нас в такой толпе. Мы сами доберемся до него.
— Ты что, уходишь? — спросил Катулл.
— Я вернусь.
— Но сейчас будет самое интересное.
— Запомни для меня все шутки, — сказал я.
Мы добрались до Экона как раз в тот момент, когда он стал пробиваться сквозь толпу вперед. Туника его была вся в грязи, а на лице видны были подтеки пота, как можно было ожидать от человека, проделавшего трудный путь верхом из Путеол. Вид у него был осунувшийся, но, когда он увидел нас, глаза его загорелись, а на губах появилась слабая улыбка.
— Папа! Нет, не надо меня обнимать, пожалуйста. Я весь грязный. И у меня все болит! Я скакал всю ночь, зная, что суд уже начался. Он еще не окончен, верно?
— Еще нет. Сегодня предстоит целый день речей.
— Хорошо. Значит, еще есть время.
— Время для чего?
— Чтобы спасти Марка Целия.
— Если его нужно спасать, — сказал я, думая, что Целий и без того великолепно защищает себя. — Если он заслуживает, чтобы его спасали.
— Я знаю только, что он не заслуживает наказания за смерть Диона.
— Что ты говоришь?
— Целий не убивал Диона.
— Ты уверен?
— Да. Я отыскал ту рабыню, Зотику, которая была с Дионом в ночь, когда он умер…
— Но если не Целий и не Асиций, то кто?
— Я привез девушку с собой… — Внезапно на лице у Экона отразилась крайняя усталость.
— Так это она убила Диона? — Нахмурился я. Мы уже обсуждали эту возможность раньше и отвергли ее как несостоятельную.
— Нет.
— Но она знает кто?
— Не совсем. — Почему Экон не смотрит мне в глаза? — Могу сказать лишь, что интуиция тебя не подвела, папа. Ключ был в этой девушке.
— Ну? Так что ты выяснил?
— Думаю, тебе лучше поговорить с ней самому, папа.
Толпа у нас за спиной засмеялась над чем-то, затем еще раз, уже громче. Я оглянулся через плечо.
— Целий как раз добрался до сути своей речи. Затем будет говорить Красс, потом — Цицерон.
— И все же, я думаю, тебе лучше пойти, папа. Быстрее, пока суд не зашел слишком далеко.
— Ты не можешь просто сказать мне, что тебе стало известно?
Его лицо потемнело.
— Не думаю, что это стоит делать, папа. Это было бы нечестно.
— По отношению к кому? К этой рабыне?
— Прошу тебя, папа! Пойдем со мной. — Выражение его лица убедило меня. Что за ужасный секрет так вывел из себя моего сына, который видел все пороки и все двуличие, на которые только способен Рим?
* * *
Экон оставил девушку в своем доме в Субуре. Мы почти бежали, пробираясь через улицы, забитые торговцами с лотками еды, акробатами и скоморохами.
— Где ты нашел ее? — спросил я, уступая дорогу группе пьяных гладиаторов, попавшихся нам навстречу. Проходя мимо, они огрызнулись на Белбона.
— В одном из городков на холмах, расположенных на дальнем склоне Везувия, в нескольких милях от Путеол. Это отняло много времени. Сперва мне пришлось разыскать хозяина борделя, купившего партию рабынь, в которой была и Зотика. Тебе когда-нибудь приходило в голову, сколько там подобных заведений? Один за другим они говорили мне, что никогда не видели Зотику, и даже за эти сведения каждый хотел получить мзду, и, даже получив ее, они, казалось, лгали мне, просто чтобы выразить свое презрение. Наконец я нашел человека, который ее приобрел. Но она оказалась бесполезной для него, сказал он. «Более чем бесполезной — никто не хочет девушку, покрытую шрамами, — сообщил он мне, — даже самые последние бедняки». Кроме того, она стала дикой.
— Дикой?
— Это он так выразился. Думаю, человек его положения привык мерить рабынь мерками, которые большинству из нас незнакомы или бывают знакомы нечасто. Ее разум повредился. Может быть, она всегда была помешанной, я не знаю. Полагаю, что поначалу в доме Копония с ней обходились хорошо, хотя остальные рабыни не очень-то ее жаловали. Затем появился Дион. Девушка была невинной, наивной, может быть, даже девственницей. Она, видимо, и понятия не имела, какие планы строил насчет нее Дион. Она не могла понять, почему он наказывает ее, тогда как она не знала за собой никаких проступков. Поначалу она молчала о том, что происходит, слишком боялась Диона, чтобы протестовать, слишком стыдилась, чтобы рассказать кому-нибудь. Когда она наконец стала жаловаться другим рабыням, некоторые из них пытались вступиться за нее, но Копоний не хотел занимать себя этим. Затем, после того как Диона убили, Копонию было не так-то просто от нее избавиться. С тех пор девушку продавали с рук на руки, ее оскорбляли, с ней плохо обращались, ею пренебрегали. Должно быть, все это было просто кошмаром, от которого она никак не могла проснуться. Разумеется, это как-то сказалось на ее разуме. Порой она бывает в полном рассудке, а порой… ну, ты увидишь. Так что теперь в качестве рабыни она не годится ни на что. Когда я наконец отыскал ее, она жила в полях, за какой-то сельской усадьбой. Хозяин усадьбы купил ее, чтобы она помогала на кухне, но оказалось, что она не способна даже на это. «Эта девушка умеет только кусаться и царапаться, — сказал он мне. — Она кусается и царапается без всяких причин, словно египетская кошка. Даже побои не могут усмирить ее». Никто в округе не хотел купить ее, так что нынешнему ее хозяину ничего не оставалось, как предоставить ее самой себе, подобно слишком старым или покалеченным рабам, которые сами заботятся о пропитании. Мне даже не пришлось платить за нее. Достаточно было отыскать ее и заставить поехать со мной. Я думал, что завоевал ее доверие, но даже тогда она дважды пыталась убежать — в первый раз около Путеол и второй — возле самого Рима сегодня утром. Теперь видишь, почему я так долго добирался домой. А я еще думал, ты послал меня по легкому делу, папа!
— Если девушка рассказала тебе все, что нам нужно, может быть, стоило ее отпустить?
На лицо Экона опять набежала тень.
— Нет, папа. Я бы не смог повторить тебе ее историю. Мне пришлось вернуть ее в Рим, чтобы ты услышал все сам.
Менения ждали нас у дверей, скрестив руки на груди, с необычно угрюмым для нее лицом. Я подумал, она сердится на Экона за то, что он, едва успев завезти домой рабыню, тут же бросился разыскивать меня — молодые жены обычно ожидают большего внимания от мужей, вернувшихся из поездки домой. Затем я понял, что ее рассерженный вид предназначался мне. Что я натворил, кроме
