А та между тем с чуткой проницательностью, превращающей страстно влюбленных людей в провидцев и медиумов, словно читала его мысли.
— Я узнала от вашего брата Глеба, что вы любили Лизу Ростопчину, — кусая губы, продолжила Каталина. — И, кажется, даже успели с ней обручиться…
Меньше всего ему хотелось бы говорить с кем бы то ни было о Лизе.
— Нет, мы не были обручены, — сухо ответил Борис. — Почему это вас так интересует?
— Потому что я не верю, что в наше прагматичное время молодой человек может давать клятву верности на могиле возлюбленной, прямо как в средневековой балладе. Я что-то такое исполняла, помнится, перед стайкой сентиментальных, выживших из ума светских старух. Там герой перерезал себе вены на могиле невесты, и его горячая кровь просочилась сквозь землю и крышку гроба к ее сердцу… Одна старушенция так расчувствовалась, что едва не осчастливила своих наследников. Но то старуха, а вы-то, вы?
Каталина бесилась и ревновала, уроки сдержанности, с таким трудом усвоенные ею, пошли прахом. Она отчаянно грубила, шутила над тем, что не подлежало осмеянию, сама понимала это и намеревалась зайти в своей эскападе еще дальше, чтобы вызвать в сердце молодого офицера такую же бурю, которая терзала ее саму. «Чем хуже, тем лучше! Только бы он очнулся от своей мертвенной любви, никому на свете не нужной, и увидел наконец меня!» В это время музыка смолкла. Девушка с лихорадочным нетерпением ожидала ответа своего партнера, не сводя горящего взгляда с его неподвижного бледного лица.
— Прошу прощения! — прервал он затянувшуюся паузу и взял Каталину под руку, чтобы отвести на место. — Я все вспоминал ваше настоящее имя, и вот, вспомнил! Вас зовут Камиллой. Конечно, Камиллой!
Штабс-капитан Белозерский слыл в полку человеком добрым и милосердным, но сейчас, задетый неуместно-грубым напоминанием о Лизе, сознательно нанес Каталине жестокий, унизительный удар. Оставив приму Неаполитанской оперы на попечительство Андрея Ростопчина, он с видимым облегчением удалился, скрывшись в толпе, наводнившей бальную залу.
Князь Головин прибыл на бал в дурном расположении духа. У него вновь состоялся неприятный разговор с княгиней. Ехать в Царское Село она наотрез отказалась. Зато не пришлось уговаривать Татьяну. Дочь пребывала в необъяснимо радужном настроении, хотя прекрасно видела, что в семье не ладно. «Уж не влюбилась ли она? — озадачился сенатор. — Да в кого же влюбляться-то? Разве в учителя танцев Колосовского?» Вельможный пан обещал непременно быть на балу и танцевать с ученицей вальс. «Девицы — народ сумасшедший, и если в моих подозрениях окажется хоть капля правды, — рассуждал про себя Павел Васильевич, — шельма поляк получит расчет!» Надо признать, что князь безоговорочно и бескорыстно любил дочь и подчас забывал, что «душенька-голубушка Таня» ему не родная. Да и что толку было об этом ежечасно помнить? И потому истинно отцовское, ревнивое чутье открыло ему истину, когда во время полонеза рядом появился опальный кузен Евгений и, даже не взглянув в сторону князя, пригласил свою племянницу на танец. Князь Павел видел, как просияло лицо дочери, как нежно она посмотрела на Шувалова… «Вот где собака зарыта! — понял Головин. — Я слишком доверял этому проходимцу! Этому преступнику!» Между тем, граф Евгений, в нарушение приличий, не отпускал от себя Татьяну. К их третьему танцу возмущение Павла Васильевича сделалось уже настолько яростным, что он готов был бежать за жандармами.
— Как я рад, что вы не исполнили своего намерения броситься в Малую Невку, — произнес граф заготовленную фразу во время первого танца.
— Глядите, еще брошусь, дорогой дядюшка, — ответила девушка с самым суровым видом. — Вы и будете виноваты.
— Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я непременно вас похитил и запер в деревне?
— Я устала повторять, что решила ехать с вами. — Татьяна говорила одновременно сердито и жалобно. — А вам как будто нравится это слушать вновь и вновь!
— Будь моя власть, увез бы вас тотчас, прямо с бала! — неожиданно выпалил Евгений и, опомнившись, добавил: — Увы, я нахожусь под надзором полиции, и утром меня отправят в арестантской карете либо в тюрьму, либо обратно в деревню.
— Что же нам делать? — содрогнулась она.
— Набраться терпения. Ждать. Другого выхода нет.
Никто из гостей бала не подозревал, насколько строгим был полицейский надзор во время увеселения. Тем более шеф полиции в высшей степени безмятежно кружился в вальсе с юной незнакомкой, которая привлекла всеобщий интерес своей экзотической красотой и загадочной историей. Зато статский советник Савельев, покинувший виконтессу, держался начеку и вполголоса отдавал распоряжения своему подчиненному, коллежскому секретарю Нахрапцеву.
— Ты, Андрей Иванович, главное, не спугни его, — разглядывал он танцующие пары. — Держи своих людей на расстоянии. Перекрой ему все выходы. Все должно произойти тихо и незаметно, когда он покинет зал и пойдет по анфиладе. И тотчас же дай мне знать.
— Не лучше ли арестовать его в парке, не во дворце? — сомневался Нахрапцев. — Все-таки многовато здесь народу, Дмитрий Антонович, да к тому же присутствуют император с императрицей…
— В парке слишком много возможностей для маневра, — возражал статский советник. — Он слишком опытен и хитер и тотчас воспользуется любой лазейкой, которую мы ему оставим. Нет, брать его надо во дворце, как только он покинет зал.
Дождавшись окончания танца, Савельев быстрым шагом направился к Шувалову и Татьяне.
— Дорогой граф, — обратился он к Евгению, — представьте меня вашей даме.
— Ах, да! — с деланой веселостью воскликнул тот. — Деревенская жизнь сделала меня непозволительно рассеянным. Позвольте вам представить, сударыня, моего старинного приятеля, статского советника Савельева… э-э… — замешкался Шувалов, не знавший имени «старинного приятеля».
— Дмитрий Антонович, — пришел ему на помощь Савельев, поклонившись девушке.
— Моя племянница, княжна Татьяна Павловна, дочь сенатора Головина.
Татьяна сделала книксен. В этот миг к ним присоединился раскрасневшийся от негодования князь Павел.
— Это подлинное свинство с твоей стороны! — зашипел он на Евгения, игнорируя Савельева. — Ты не должен был сюда являться! И как ты осмелился танцевать с моей дочерью?! Сию минуту вон из дворца, или я донесу на тебя в полицию!
— Папенька, вы не сделаете этого! — вспыхнула Татьяна.
— Не смей мне указывать! — Князь подавился душным воздухом бальной залы и двумя пальцами рванул тугой, расшитый золотом воротник парадного сенаторского мундира. — С тобой разговор впереди, драгоценная моя. — И снова повернулся к Шувалову: — Уйдешь ты или нет? Я не шучу!
