— Откуда вы все это знаете?! — Евгений был потрясен. Елена все эти годы следила за его судьбой, а он палец о палец не ударил, чтобы разузнать о ней!
Она не ответила: как раз объявили французскую кадриль, и смешавшемуся графу ничего не оставалось, как пригласить бывшую возлюбленную на танец.
в которой друзья, враги и влюбленные танцуют французскую кадриль
Борис откровенно скучал на этом балу. Он не собирался больше танцевать с вздорной примой Неаполитанской оперы, неприятно удивившей его своими ревнивыми повадками. Дочка графа Обольянинова упоминала о стихах, которые он ей якобы посвятил, но штабс-капитан их не помнил. «Кажется, это отец просил меня посвятить девчонке стихи, а я сопротивлялся, хотел писать только для Лизы. Как это было давно! Невозможно поверить, что дочь Обольянинова продолжает меня ревновать, словно мы до сих пор дети. Но и в таком случае она была непозволительно жестока к памяти покойной Лизы!» Борис бесцельно блуждал по залу, почти не обращая внимания на танцующих, но внезапно мимо промелькнуло поразительное видение, заставившее его очнуться.
— Кто эта девушка, что танцует сейчас с Бенкендорфом? — спросил он у знакомого офицера.
— Как? Ты еще ничего не слышал? — удивился тот. — Все только о ней говорят. Прелесть, правда? Это юная индийская принцесса, прибывшая на днях из Франции. Только что она танцевала с государем… Императрица оказала ей покровительство…
Дальнейших речей товарища он уже не слышал. Впрочем, для него смолкли все звуки, включая музыку. Пары кружились бесшумно в каком-то светящемся тумане. Бориса оглушила и ослепила экзотическая красота незнакомки. Бессознательно, как сомнамбула, он следовал за кружащейся парой, не спуская с нее жадного взгляда. Едва танец окончился, молодой офицер оказался рядом с девушкой.
— Позвольте представиться: штабс-капитан, князь Борис Белозерский…
— Как? — с присущей ей непосредственностью удивилась Майтрейй. — Вы тоже Белозерский?..
Стоявший рядом Бенкендорф словно бы не заинтересовался ни фамилией офицера, ни реакцией девушки. На его лице не отобразилось и тени любопытства. Сославшись на неотложные дела, он поспешил ретироваться.
— Глеб Белозерский — ваш родственник или однофамилец? — с пристрастием расспрашивала нового знакомого Майтрейи.
— Глеб мой родной брат! А вы, очевидно, с ним познакомились в Париже? Ведь он безвыездно там поселился.
— Отнюдь нет, — возразила индийская принцесса. — Ваш брат здесь, и даже должен быть на этом балу.
— Глеб в Царском? Вот новость!
Однако эта новость меркла для него перед более удивительным открытием — перед девушкой, которая так легко, не приложив никаких усилий, встревожила его сердце. Впрочем, она с такой же легкостью привлекала к себе все сердца и взгляды. Пару со всех сторон уже обступали важные особы, блестящие кавалеры, желавшие непременно танцевать с той, которую единогласно назвали «самой красивой дебютанткой бала».
— Разрешите вас пригласить на следующий танец, — опередив всех, воспользовался моментом драгунский офицер.
Майтрейи не торопилась с ответом. Сперва она огляделась по сторонам, словно искала кого-то, и на ее лице отобразилось нескрываемое разочарование.
— Хорошо, — согласилась она и тотчас предупредила: — Но только один танец…
Бал, который грезился девушке в мечтах, с самого начала обманывал ее ожидания. Правда, она была польщена вниманием со стороны государя и своим ошеломительным успехом. Однако кавалер, с которым мечтала встретиться Майтрейи, увы, до сих пор не появился на балу. Отсутствие Глеба начинало ее тревожить всерьез. Девушка уже собралась спросить Элен, что та думает по этому поводу, но виконтесса была так занята своими старыми знакомыми, что им вряд ли бы удалось перемолвиться словечком.
Объявили французскую кадриль. Штабс-капитан Белозерский протянул принцессе руку в белой перчатке. Снова оглядевшись по сторонам, Майтрейи едва коснулась пальцами его руки и вдруг почувствовала жар, проникший сквозь две перчатки — партнера и ее собственную. Девушка вздрогнула и впервые посмотрела Борису прямо в глаза. Она отметила про себя их необычный изумрудный цвет. «А у Глеба глаза обыкновенные, серые…»
Прапорщик Андрей Ростопчин не терял времени зря. Он не давал прохода приме Неаполитанской оперы. Будучи человеком беспечным и избалованным, он привык добиваться своего упорно и настойчиво, не останавливаясь ни перед чем. Когда синьора Сильвана Казарини, после танца с его другом Борисом, отказалась от вальса-мазурки с таким искаженным лицом, словно у нее вдруг разболелись зубы, он не смутился и принялся трещать о красотах Италии. Поведал, что его «бедолага» брат недавно лечился в нервной больнице на Капри, затем ни с того ни с сего перепрыгнул к «бож-ж-жественному» Ренессансу, и в частности к «бож-ж-жественному» Караваджо, две картины которого имелись в коллекции его покойного батюшки. Дальше его болтовня лилась уже без запинки, без толка и без смысла, по обыкновению. Каталина не слушала. Она следила за Борисом, и от ее внимания не ускользнуло, что тот, едва смолкла музыка, ринулся к красивой смуглой незнакомке и чуть ли не вырвал ее из рук кавалера. «Вот, значит, как! — Она задыхалась от возмущения. — Со мной он холоден и саркастичен, якобы блюдет верность покойной Лизе, а за первой встречной юбкой бегает, как пришпиленная собачонка!»
Упоенная своей ревностью, Каталина не только игнорировала болтливого прапорщика, но и не заметила, что прямо к ней направляется шеф жандармов. Зато Ростопчин тотчас разгадал намерения Бенкендорфа и был неприятно шокирован неравным соперничеством. Кроме того, Бенкендорф принимал немалое участие в его судьбе. По просьбе государя Александр Христофорович в свое время следил за тем, сколь прилежен юноша в учебе и примерен в дисциплине, частенько журил Андрея и разъяснял, как подобает себя вести сыну великого патриота. Младший Ростопчин недолюбливал шефа жандармов и всячески старался избегать встречи с ним. Однако чары примы Неаполитанской оперы оказались настолько сильны, что он не пожелал отступить перед недругом. Как только Бенкендорф испросил у Сильваны Казарини разрешение на следующий танец, прапорщик запальчиво возразил:
— Но ваше превосходительство, следующий танец уже обещан мне.
— Надеюсь, друг мой, вы уступите свое право…
— С какой стати? — завелся юноша. Его особенно покоробило обращение «друг мой», прозвучавшее из уст главного жандарма. Андрей был наслышан о страсти Бенкендорфа к молодым актрисам и, как ему казалось, понимал смысл происходящего. — Вам-то как раз и не уступлю! — дерзко заявил он.
