По зрелому размышлению, Хорнблоуэр решил не ехать в Лондон, а отправить свой рапорт и письмо Нельсона на имя Марсдена по почте. Контр-адмирал Фостер собственноручно поместил оба документа в шкатулку, предназначенную для ближайшего курьера. Теперь оставалось только ждать развития событий и надеяться, что у чиновников Адмиралтейства хватит совести не забыть о тех обещаниях, на которые они не скупились, когда испытывали нужду в его услугах.
Как ни странно, ответ не заставил себя долго ждать. Уже на четвертый день Хорнблоуэр получил официальный пакет, в котором находилось письмо за подписью Марсдена. Сухие, казенные строчки послания разочаровали капитана, равно как и содержащееся в нем предписание «считать себя во временном отпуске, вплоть до особых распоряжений…» . Ни слова о его миссии, никакой реакции на благосклонный отзыв покойного адмирала Нельсона, ни строчки о новом назначении и ни малейшего намека на самостоятельное командование.
Трижды прочитав краткое письмо Первого Секретаря, Хорнблоуэр пожал плечами и с философским смирением отправился в госпиталь навестить раненого Буша. Буш был тяжело ранен при высадке абордажной команды на борт «Грозного», которую возглавил, согласно своему рангу второго лейтенанта. Сопротивление французы оказали только в самом начале. Бедняге Бушу просто не повезло, как не везло уже не первый раз. Да он и не переживал особенно по этому поводу, хотя врачи предрекали, что лечиться ему придется не меньше шести месяцев, пока раны окончательно не заживут.
Буш был единственным человеком, которому капитан мог поведать свои сомнения относительно будущего назначения, не опасаясь насмешки или тайного злорадства. Простая и чистая душа Буша всегда была чужда проявлению мелких и недостойных чувств, поэтому наедине с ним Хорнблоуэр позволял себе быть до конца откровенным.
Буш утешал посетителя как мог, особенно упирая на то, что его отправили в отпуск и приказали ждать.
В его устах это воспринималось чуть ли не как награда. В конце концов, Хорнблоуэр и сам начал склоняться к мысли, что полученное известие можно, в определенном смысле, рассматривать как обещание будущих благ, которые в настоящий момент предоставить ему Адмиралтейство, в силу каких-то причин, пока не имеет возможности.
Разговор перешел на самого Буша, тяжелое ранение которого ничуть не повлияло на его оптимизм. После лечения в госпитале он собирался поехать к сестрам и пожить с ними до полного выздоровления. Несмотря на половинное жалованье и очевидную несправедливость такого отношения к раненному на королевской службе, Буш не должен был в ближайшем будущем испытывать финансовых затруднений. При Трафальгаре было захвачено столько призов, что на долю старших офицеров эскадры приходилась умопомрачительная сумма в несколько сот тысяч фунтов стерлингов. Правда, число таких офицеров также было весьма значительным, но, при самом худшем раскладе, Бушу все равно причиталось от 700 до 1000 фунтов . На эти деньги он мог безбедно просуществовать не только полгода, упомянутые лечащим врачом, но и гораздо дольше.
Другое дело Хорнблоуэр. Не будучи приписан к эскадре адмирала Нельсона, он формально считался пассажиром и не имел никаких прав на призовые деньги, несмотря на активное участие в боевых действиях. Закон был несправедлив, но это был закон, и принимать его следовало только так и никак иначе.
Единственное, что огорчало Буша до глубины души, так это расставание с «Дерзновенным», где перед ним открывались неплохие перспективы продвижения по службе.
— Понимаете, сэр, — с жаром объяснял он Горацио, — наш старший офицер м-р Уинслоу засиделся в лейтенантах и почти наверняка получит коммандера после такой победы, а я бы тогда занял его место.
Старший офицер линейного корабля — это уже кое что! — Но тут Буш вспомнил, что на «Дерзновенном» можно поставить крест, так как ни один капитан не станет полгода держать вакантным место лейтенанта, и прикусил язык. С минуту он лежал, задумчиво глядя в потолок, а потом произнес: — И все-таки, сэр, я предпочел бы служить с вами на шлюпе, чем без вас на самом большом линейном корабле…
Хорнблоуэр не мог ничего ответить на тронувшее его до слез откровение старого друга, потому что сам находился в состоянии неопределенности и не считал себя вправе раздавать пустые обещания, но поклялся в душе, что при первой же возможности постарается перетащить Буша к себе, где бы тот ни служил.
Потекли тоскливые дни вынужденного безделья. Хорнблоуэр ежедневно наведывался в контору порта, но известий для него не было. И лишь одно событие всколыхнуло начавшую, было, угасать надежду.
В конце ноября, проводив выписавшегося из госпиталя Буша к сестрам, он вернулся домой и застал там нежданного гостя. Сержант Перейра вскочил с кресла, в котором сидел до прихода хозяина, и с радостью пожал протянутую Хорнблоуэром руку. Он привез привет от графа Миранды и письмо, в котором тот таинственно намекал на скорую встречу. А уже в первых числах декабря Хорнблоуэр провожал корабли экспедиции коммодора Кларка. На борту одного из них, по странному совпадению носившим громкое имя «Освободитель», отправлялись в Южную Америку его испанские друзья вместе со своими легионерами и внушительным запасом оружия и другого снаряжения.
На прощание Рикардо подарил капитану странный амулет на цепочке. Маленький золотой диск имел на лицевой стороне рельефное изображение в профиль головы мужчины с огромным прямым, начинающимся от самого лба носом.
— Берегите его, дон Горацио, — сказал Рикардо, — он может вам когда-нибудь пригодиться. Если вам случится побывать в Перу, этот талисман обеспечит дружеский прием у любого индейского племени.
— Кто это? — полюбопытствовал Хорнблоуэр.
— Это Великий Инка.
— Тот самый, которого удавили испанцы?
— Нет, дон Горацио, здесь изображен не несчастный Атагуальпа, а самый первый Великий Инка, Бог-император нашего народа. Никто не знает, сколько веков этому кружочку металла. Когда-то он принадлежал последнему повелителю Тауантинсуйу [38]. С тех пор он хранится в моем роду, переходя от отца к сыну. У меня нет ничего дороже, но я верю, что отдаю его в достойные руки.
— Благодарю вас, Рикардо, — ответил Хорнблоуэр, — но лучше бы вы оставили этот амулет себе. Маловероятно, что мне придется побывать в ваших краях, а вам он наверняка понадобится. Мне ничего не нужно, я и так всегда буду вас вспоминать.
Рикардо таинственно усмехнулся.
— Берите, дон Горацио, — твердо сказал он, — потому что у меня предчувствие, а предчувствия редко меня обманывают. Мы еще встретимся в этой жизни, и тогда талисман сыграет ту роль, которая предназначена ему от века. Прощайте, капитан, и помните, что в Америке у вас есть два друга, на которых вы всегда можете положиться.
— Прощайте, Рикардо. Спасибо за все. Попутного ветра вам и удачи!
Горацио обнялся с графом Мирандой, пожал руки Энрике, обоим Хуанам, малышу Орландо и с грустью вздохнул, вспомнив так и не оправившегося от ранения Педро, скончавшегося от потери крови в тот же день к вечеру. Вспомнился ему и Клавдий, тоже не вернувшийся из экспедиции. Капитан настоял тогда, чтобы экс-священника похоронили с офицерскими почестями. Смерть смыла с него прежние грехи и он заслужил человеческое отношение и погребение по христианскому обряду.
Отчалила последняя шлюпка. На кораблях уже поднимали якоря, готовясь к выходу в море. Хорнблоуэр повернулся и побрел домой, немного завидуя уходящим, которых ждут новые приключения… Одно утешало: мистер Марсден, похоже, всегда выполнял обещанное, если давал слово. Ему, правда, корабля никто не обещал, но это как-то подразумевалось само собой, поэтому он позволил себе в тот вечер немного помечтать. В мечтах его фантазия не распространялась дальше бескрайнего водного горизонта и себя, стоящего на шканцах корабля, не имеющего пока названия, но и такая картинка заметно подняла настроение истосковавшемуся ло морю Хорнблоуэру.
