— А ты отвечал, что хорошо знаешь эту даму, потому что находишься у ней в услужении и прочее, и прочее. Ты видишь, что память у меня верна…
— Я никогда в этом не сомневался!
— Тогда я закидал тебя вопросами…
— На которые я не хотел отвечать, сознайся в этом…
— Это правда, твое сопротивление было геройским до той минуты, пока я не сунул тебе в руку луидор…
— Что же делать?.. В то время мы не были еще в милости… Мы еще, так сказать, не катались по золоту… Притом я чрезвычайно слаб, когда дело идет о том, чтобы оказать услугу моим друзьям…
— Ты употребляешь слова не так, как следует… — перебил Обер, смеясь, — ты говоришь «оказать услугу», а хочешь сказать «продать ее»…
— Ах, Боже мой! — возразил Жан Каррэ, — не будем придираться к словам!.. Как бы то ни было, я рассказал тебе все, что только знал сам…
— За это я тебе чрезвычайно благодарен…
— Я всегда думал, что признательность — одна из твоих главных добродетелей!
— И ты не ошибался.
— Но вернемся к тому, что нас занимает. Не нужно быть колдуном, чтобы понять, что не простое любопытство побуждало тебя осведомляться обо всем касающемся Антонии Верди. Ты трудился для кого-то…
— Еще бы!
— Какой-то дворянин дорого заплатил тебе за те сведения, которые я сообщил тебе, право, за дешевую цену…
— Очень может быть!
— Скажи мне, как зовут этого дворянина.
— Нет, этого не скажу!
— Ты отказываешь мне?
— Отказываю.
— Почему?
— Потому что этот дворянин, как ты действительно угадал с помощью твоего воображения и всегдашней проницательности, купил и мои сведения, и мою скромность. Я честный человек, я дал слово и уже не могу отдать тебе то, что продал другому.
Жан Каррэ пожал плечами и сказал:
— Вот три луидора, скажи мне его имя.
— Полно! — вскричал Матьяс Обер. — Неужели ты воображаешь, что я продам свою совесть за такую ничтожную цену…
— Сколько ты требуешь?
— Десять луидоров.
— Это слишком дорого.
— Ну так не будем более говорить об этом…
— Послушай! Ты отказываешься от хорошего барыша, тем более что мы знаем имя, которое ты не хочешь нам назвать.
— А! Вы его знаете… так не спрашивайте меня.
— В доказательство того, что мы его знаем, я тебе скажу.
— Я жду…
— Этого дворянина зовут кавалером Раулем де ла Транблэ.
Произнося эту последнюю фразу, Жан Каррэ с величайшим вниманием наблюдал за Матьясом Обером. Но хотя тот чрезвычайно удивился, лицо его осталось бесстрастно: ни один мускул в нем не пошевелился.
— Ты видишь… — сказал Жан Каррэ, обманувшись в ожидании.
— Я вижу, — отвечал Матьяс, — что если вы так уверены в этом, то я вам не нужен…
— Что же, разве мы ошибаемся?
— Вы должны знать это лучше меня.
— Ну, скажи мне, ошибаемся мы или нет, и я дам тебе пять луидоров.
— Десять или ничего.
— Этакий упрямый осел.
— Уж я таков… хочешь соглашайся, хочешь нет…
— На, возьми твои десять луидоров. Говори же имя…
— Вы не ошибаетесь, — отвечал Матьяс Обер, спрятав деньги в карман, — я осведомлялся об Антонии Верди для кавалера Рауля де ла Транблэ.
— Поздравляю! — вскричал Жан Каррэ, смеясь. — Смышлен ты! Подцепил у нас даром десять луидоров!
— Совсем нет! Я поступил откровенно! Я не принуждал вас покупать мой товар, который был вашим… Но каким чертом узнали вы, что кавалер де ла Транблэ нанял меня?
— Мы не узнали, а угадали.
— Как это?.. инстинктом? Без указаний?
— Нет, госпожа моя имела указание…
— Какое?
— Дней через пять после нашей встречи у дверей квартиры, которую мы занимали, кто-то позвонил… Я отворил и увидел молодую даму, белокурую и бледную, которая казалась очень встревожена и, несмотря на то, прелестна, как ангел… Она хотела видеть мою госпожу. Я отвечал ей, что синьора не принимает никого в этот вечер. Прошу вас, скажите вашей госпоже, вскричала незнакомка, что мадам де ла Транблэ желает говорить с ней. Я отвечал, что не могу этого сделать, потому что госпожа заперлась, а когда она запрется, то гори хоть весь дом, до нее не доберешься… Это была истинная правда.
— Что же сделала молодая дама? — спросил Матьяс.
— Она ушла с очень печальным видом. Она уже прошла несколько ступеней, когда я спросил се: надо ли сказать ваше имя и доложить, что вы придете опять? Ома отвечала: не нужно, я не приду.
— Как все это странно! — сказал Матьяс Обер.
— Подожди, еще не все. На другой день, подавая завтракать, я сказал барыне о вчерашней гостье… Услышав имя мадам де ла Транблэ, Антония Верди вскрикнула и лицо ее вдруг помертвело. Но, несчастный, — сказала она мне с гневом, как будто бы я не исполнил в точности ее собственных приказаний, — надо было тотчас доложить мне! Надо было тотчас выломать двери, но добраться до меня!! Надо было не отпускать этой мадам де ла Транблэ!!. Но, по крайней мере, вернется ли она? Я был принужден отвечать, что это чрезвычайно сомнительно. Госпожа на меня очень сердилась, называла меня олухом, дубиной и засыпала меня множеством вопросов насчет лет и лица гостьи. Когда я сказал ей, что мадам де ла Транблэ молода и удивительно хороша, с ней сделалась истерика. Она не выезжала целый день, все надеясь, что мадам де ла Транблэ придет еще раз.
— Что это за чертовская тайна?! — прошептал Матьяс Обер.
— С этого дня, — продолжал Жан Каррэ, — Антония Верди была озабочена, задумчива, беспокойна, хотя ее влияние в Пале-Рояле увеличивалось невероятным образом. Регент осыпал ее знаками своей благосклонности, могу сказать даже любви. Наш переезд в отель в улице Серизэ не сделал ее веселее. Вчера ее пригласили ужинать в Пале-Рояль. Она спросила у регента список гостей и, увидев в нем имя кавалера де ла Транблэ, придумала какой-то предлог, чтобы не быть на ужине… Наконец сегодня утром она приказала мне отыскать искусного, опытного, деятельного и, главное, скромного человека, который бы мог в самый короткий срок доставить ей сколько возможно полные сведения обо всем, что касается нашего теперешнего пугала, кавалера де ла Транблэ, и жены его.
— Тогда-то ты вспомнил о бедном Матьясе Обере?
— Натурально… ты понимаешь, что надо ценить друзей?
— Скорее ты просто не знал, к кому обратиться!
— Вот еще! Напротив, я затруднялся, кого выбрать… Ты говоришь это для того, чтобы избавиться от признательности, в которой клялся мне сейчас… Но я знаю, что ты шутник… Теперь поговорим серьезно… Возьмемся мы за наше дельце?
— Это зависит от условий.
— Я тебе сказал, что они будут удовлетворительны.
— Ты сказал, но не назначил суммы.
— Двадцать пять луидоров.
