Ознакомительная версия.
— Вылезаем скорее! — приказал Лабрюйер. — Как бы еще не поползло.
— Нет худа без добра. Теперь автомобиль уже никуда не денется, — ответил Росомаха. — Ну, давай командуй дальше!
Они прошли немного в сторону Вецакена. Действительно, посветлело. Лабрюйер высматривал причалы и лодки на берегу — это был верный знак, что от них ведет надежная тропинка через дюны и лес.
— Может быть, кто-то из рыбачек собирается на рынок, — сказал он. — Мне кажется, они как-то договариваются между собой, чтобы ехать в одной телеге.
— Да, — согласился Росомаха.
— Можно было бы заплатить…
— Да.
Им особо говорить было не о чем. Ночь завершилась, погоня завершилась, теперь обоим очень хотелось помолчать.
И тропинка нашлась, и вышли к хутору, и уговорились с хозяином, и даже заплатили за скромный завтрак, к которому попросили чего-нибудь крепкого. Им налили какой-то невообразимой сивухи, и Лабрюйер, избалованный дорогими коньяками, которыми славился «Франкфурт-на-Майне», уступил свою порцию Росомахе — ему после купания нужнее.
Рыбачка, которая тем временем укладывала в корзины копченую рыбу, собиралась не в Ригу, а в поселок, окружающий большую лесопилку в Мюльгравене. Это было царство Августа Домбровского, своего рода филиал рая на земле, но рая, где приходилось трудиться. Рабочий получал участок, где строил дом для себя и своего семейства, получал все необходимое для строительства, его дети ходили в бесплатную школу, досуг он мог проводить в большом и нарядном здании Общества трезвости, но Боже упаси напиться! Пьющих с позором изгоняли из поселка, дом отдавали новичку — желающих работать на Домбровского было в избытке. Кроме хороших условий, парни там могли получить ремесло — их обучали работе на лесопильных рамах, фрезерных станках, прочей технике, необходимой для обработки древесины.
Там, в поселке, можно было найти людей, у которых жил Барсук, и они бы помогли добраться до Риги.
Лабрюйер и Росомаха уселись на телегу, и Росомаха даже выпросил у рыбачки вожжи. По лесной дороге телега двигалась неторопливо, на большаке лошадь прибавила ходу. Но рыбачка не предупредила, что будет останавливаться чуть ли не у каждого придорожного дома. Она оказалась деловой женщиной — ее уже ждали, выносили ей домашний сыр, пласты соленого и копченого сала в холстинках, корзинки с яйцами. Видимо, она собиралась устроить в поселке рыночный день, а потом, возвращаясь домой, развезти деньги соседям.
В Мюльгравене Лабрюйер и Росомаха оказались часам к одиннадцати утра. Хозяйки в длинных фартуках, накинув на плечи клетчатые платки, вышли к телеге, а Лабрюйер пустился в переговоры со стариком, который пришел купить сала и пережидал суету, попыхивая трубочкой. По виду это был старый морской волк — одна седая шкиперская бородка чего стоила. Этот старик и растолковал, когда прибывает пароходик, который довезет до причала возле Двинского рынка, от которого два шага до Домского собора. До его отхода оставалось совсем немного, и Лабрюйер опрометчиво решил не заходить в усадьбу Домбровского и не домогаться телефонного аппарата.
Оказалось, пароходик, подобрав пассажиров, тащится через Двину к Усть-Двинску, а оттуда, причалив по дороге в Ильгециеме, — опять пересекает Двину и прибывает в Ригу. Это было неприятным сюрпризом. Но Лабрюйер уже не имел сил сердиться.
У Двинского рынка они с Росомахой взяли ормана и покатили на Александровскую, в свое фотографическое заведение.
Усталость была такова, что Лабрюйер задремал. Росомаха пожалел его и разбудил, когда приехали.
— Пойдем писать отчет, — сказал он. — Хорь, наверно, уже заждался наших бумажек.
— Сперва нужно ему все рассказать — и где автомобиль оставили, и что в нем лежит.
— Расскажем, куда мы денемся. А он — про свою добычу. Всех ли сцапал… Ему тоже забот хватило — доставить эту шайку в Центральную тюрьму. А потом устроить их доставку в Питер. Но тут уж Горностай займется, он по этой части опытный. Так что соберись с духом, Леопард, сейчас будет много писанины. Там все наши уже сидят по углам и портят бумагу…
Когда Росомаха сказал «наши», до Лабрюйера вдруг дошло — если все приехали сюда с Магнусхольма, то ведь и Наталью Красницкую привезли! Не в тюрьму же они ее сдали! Или все же — в тюрьму?
Не могло того быть, чтобы она ночью, в лесу, сказала правду. Не могло. Ночь завершилась, хмель рассеялся, морок пропал… И чего не соврешь, чтобы помогли выпутаться из передряги?..
Даже неловко вспомнить, как душа отозвалась на «люблю»…
Росомаха вошел в «Рижскую фотографию господина Лабрюйера» первым. Лабрюйер замешкался у порога — поймал себя на беспричинном страхе. Да, он боялся увидеть эту женщину… и боялся ее не увидеть…
Он заглянул в свое заведение через витрину. В салоне этой женщины не было. Тогда он вошел, поздоровался с Яном, направился было к узкой двери, ведущей в служебные помещения — и замер перед ней.
Дверь отворилась.
На пороге стоял Аякс Саламинский — он же Егор Ковальчук, он же Георгий Енисеев… и он же, кажется. Горностай!..
— Добрый день, брат Аякс, — сказал этот зловредный человек. — Ну, поздравляю. Ей-богу, от всей души поздравляю!
Лабрюйер молчал. Он пытался вспомнить — когда Хорь впервые упомянул при нем агента Горностая. Или не Хорь? Барсук?
Это он сказал, что Горностай спас Леопарда от смерти, запустив кошельком в голову его будущему убийце…
Вот чего еще только недоставало — быть в неоплатном долгу перед Енисеевым.
— Добрый день, — ответил Лабрюйер. — Извините, мне не до светских бесед, я должен писать отчет.
— Отчет подождет.
— Нет. Господин Хорь потребует его немедленно.
— Ничего у вас Хорь не потребует. И больше цепляться к вам не будет. Так что мы можем наконец сесть и побеседовать по-человечески…
— Значит, это вы велели Хорю извиняться? — яростно спросил Лабрюйер.
— Не то чтобы велел… Намекнул! Всего лишь намекнул! — воскликнул Енисеев.
— Я был бы вам признателен, если бы впредь обошлись без таких намеков! По-вашему, я не в состоянии управиться с мальчишкой?
— Это необычный мальчишка, брат Аякс. Он сумел сделать фотоснимки тех, с кем сотрудничали агенты «Эвиденцбюро». Это было не так-то просто. И он, как всякий талантливый мальчишка, задирает нос. Благодаря ему наши люди смогли разобраться, откуда взялась госпожа Красницкая. Но правду о ней мы узнали только вчера. К тому же он впервые командует наблюдательным отрядом. Я сам — у него в распоряжении… Клянусь вам!..
Но особого доверия эта клятва у Лабрюйера не вызвала.
Он пытался понять, где госпожа Красницкая; называть ее Наташей он мог только в магнусхольмском лесу; а сейчас лучше фальшивая фамилия, чем имя…
Ознакомительная версия.
