– Рудный и угольный балаганы уже маловаты. Хотя годовой запас угля и руды на одну печь они обеспечат, – пояснял Степан Варфоломеевич. – А вторую печь запустим, рудный и угольный дворы придется расширять. Да и каменный уголь надо пробовать на плавку.
– Погодь, Степан Варфоломеевич! Дай одну печь до ума довести, – ответил Киприян Михайлович. – Надо ее обкатать до декабрьской ночи. Посмотрим, как она будет дышать в холоде. Сколько угля съест за одну плавку.
– Иван Маругин завел шнуровую книгу, куда занесет расходы угля, руды, а затем – выход металла и капризы самой плавки, – вставил Федор Кузьмич.
Петр Михайлович плелся сзади, придирчиво осматривая каждую постройку. Он злился и на краснощекого богатыря Буторина, и на тщедушного, но хваткого Инютина. Вроде тоже владелец рудника вместе с Киприяном, но его не берут в расчет. Советуются только с Кипой. Давно смикитили, что он не верит в эту затею. А они верили и добились своего. Стало быть, норовом сильнее. На ходу осваивали тонкости рудничной и плавильной работы. И не промахнулись! Хоть грамотешки у них кот наплакал, а скумекали. Без кытмановских инженеров обошлись. Степан – плотник, а стал управляющим, а Инютин-штейгер – инженером. «Ладно, – почесал Петр лоб. – Пока от печи одна копоть, а будет ли металл – никто не знает!»
А старший брат радовался живущему руднику:
– Видишь, сынок, на горе две штольни. Из них руду достают. Завтра заглянешь с дядей Степаном внутрь. А это кузница. Гляди, как горн полыхает.
Направились к медеплавильной печи. Над ней то и дело вздымались дымные языки пламени. Ниже жерла печи, с тыльной стороны, к ней подходил пологий земляной накат, крытый деревянным настилом, по которому Дмитрий Болин и Михаил Пальчин подвозили на тачках уголь прямо к железной заслонке, закрывающей печь. Иван Маругин длинной кочергой сдвинул заслонку. Из жерла взметнулся плотный стяг пламени.
– Дивно, тятя! – прижался к отцу Сашка.
– Лишь бы не страшно. Привыкай. Тебе хозяйничать на руднике, – похлопал отец по спине сына.
Петра Михайловича передернуло:
– Пусть грамоте выучится, а потом хозяйничает! Ты его с пеленок в хозяева метишь, а он моряком хочет быть. Так, Сашок?
– Так, дядя Петя!
– Грамоту придется осваивать всю жизнь, чтобы новое видеть в нашем деле, – возразил Киприян Михайлович. – А моряком даже душой полезно быть.
– Наши владения ты ему рано обещаешь. Будто меня уж нет. Моя доля останется мне. Рудник наш – юнец! Ему надо десять-пятнадцать лет расти, дабы из кустарей заводом стать. Я ведь тоже руки к нему приложил.
Буторин переглянулся с Инютиным, мол, на готовое каждый горазд.
– Я понял, тебе невмоготу под моим крылом, коль и здесь затеваешь спор о наследстве. У меня праздник, а ты душу будоражишь. Не ожидал с рудником удачи. Думал, постарел Киприян. Пора на покой. Нет, братец, Киприян еще в силе. Теперь и рудник, и ты у меня – вот здесь, – он развернул ладонь. – Я бы тебя давно раздавил, как дождевого червяка, за худые дела в моем доме. Меня сдерживает лишь клятва, данная отцу. Прошу, убери чернь с души. Людям она заметна. Радуйся вместе с нами.
Петр отошел и спрятался за спиной могучего Степана Буторина. А печь готовили к плавке. Инютин объяснял Сотникову-старшему процесс подготовки печи. А Маругин с юраками занимались своим делом.
– Засыпай калошу! Шибче, шибче жарь! – кричал сквозь шум Иван Маругин.
Опрокинули две тачки угля. Синее облачко взвилось над печью.
– Подкинь еще две! – снова заорал Маругин.
В жерло печи полетели куски древесного угля.
– Пока, шабаш! – дал знак юракам Иван Маругин. – Свежий зардеет. Пойдет руда с флюсом.
– Сколько уже сожгли? – спросил Киприян Михайлович у Инютина.
– На розжиг ушло шесть тачек. Градусы гоним, – пояснил Федор Кузьмич. – Как руда жаром станет, зачнем без перестанку вертеть лопасти. Сегодня они управляются втроем, посколь необходимое заготовили впрок. Иван Маругин – и за мастера, и за горнового. Охватил все, чему я его учил. Осталось научиться чуять миг, когда металл готов. К часу летку открыть. Завтра я сам постою на сливе. Покажу мужикам, как вести металл по канавкам в изложницы. Для самого в диковинку!
– Эх, Федор Кузьмич! Мне тебя расцеловать хочется! – впервые на «ты» перешел купец. – Сколько сил ты отдал этому руднику. От штольни и до самой плавки. Другой бы сел на пароход и уехал. А ты остался. Затянул тебя рудник. В азарт ввел. Все освоил. Приехал штейгером – уезжаешь инженером, мастером на все руки! Просил бы остаться еще на годок, но не могу: договор есть договор.
– Да ты, Киприян Михайлович, не убивайся! У тебя вон орлы какие! Вот Степан Варфоломеевич – беда и выручка! Все знает о руднике и спросить с каждого может. И нос не дерет вверх. Как был для всех товарищем, так и остался. А плавильное дело поручи Ивану Маругину. Ох, и хваткий мужик. Иногда находит в новом для него деле такие тонкости, о которых я за жизнь и подумать не мог. Молодчага! Всегда свое что-то скумекает. С юраками сошелся на жжении угля. Теперь они – не разлей вода. Знает, что на Болина и на Пальчина можно положиться в любом деле.
А перед бараком плотогоны мастерили столы. В оконные прорубы из кухни неслись запахи жареной рыбы, звуки деревянного молотка, отбивающего оленье мясо, гул горящей печи. Жены Михаила и Дмитрия разделывали оленью тушу на пельмени.
Сотников с управляющим заглянули и на кухню. Конфорки были заняты, а в формах подходил белый хлеб.
– Не рано загоношился с закусками, Михаил Парфеньтьевич? – спросил Сотников кашевара. – Ночь впереди – не протухнет?
– Рядом мерзлотник! Беда и выручка, особенно летом. К завтра все готово. Осталось в жаровни положить, – ответил кашевар. – А ужин уже готов.
– Не зря говорят, голь на выдумку хитра! Из церковного плотника получился королевский кашевар. Сначала просился назад в артель, а теперь привык и может кашу из топора сварганить, – пошутил Степан Варфоломеевич. – Людьми я доволен. Разные, а сплоченные. Кажен в душе артельщик. А за общину – готовы головы сложить. Жаль, в сентябре расходимся. Наем свежий придется вести и на руду, и на уголь. Правда, руды в балагане, как заверяет Федор Кузьмич, на год хватит. Он подсчитал, мы вынули из штолен около шести с половиной тысяч пудов. Меди черновой будет примерно триста пятнадцать пудов. Это я говорю, чтобы ты прикинул свои расходы.
Федор Кузьмич вклинился в разговор:
– Свежих людей надо – сомнений нет! За штольнями следить повседневно, крепи менять, от завалов очищать. Иначе они закроются. Штольни, что избы, – без людей рушатся!
– Надо подумать, мужики! С ходу тяжко голову настроить. Пусть уезжают, как уговор был, а твои, Степан, артельщики остаются. Да человек двадцать тунгусов возьмем в помощь. Медь получим, продадим, а потом прикинем, стоит ли игра свеч? Залежи застолблены и пусть стоят до лучших времен. А может, в скором времени доходнее будет уголь продавать енисейским пароходчикам. Я покумекаю!
– Киприян Михайлович, по-живому режешь своими думками? Столько вложить в него, а потом оставить! Это или твоя дурь, или заплутал ты с рудником! Бес тебя водит! Зачем просил нас помочь? Да наши артельщики отвернутся от тебя! Ведь ради руды они оставили свои дела и пришли на рудник, – возмутился Буторин. – А теперь – псу под хвост!
– Да не под хвост, а в зубы! Я ж сказал, может, приостановим работы. Позволения на добычу так и нет! Кытманов не добился от губернатора нужной бумаги. Стало быть, руду добываем незаконно. Петр тоже не ублажил чиновников, чтобы получить эту землю, – оправдывался Сотников-старший.
Петр слушал перебранку и радовался, что и между ними идут раздоры. «Ну и накрутил мой брат. Сколько серебряных рубликов вогнал в гору, а рудник не узаконен. А может, медь и яйца выеденного не стоит. Из шести с половиной тысяч пудов руды ожидают чуть больше трехсот пудов меди. Да разве могут плотники да плотогоны хорошую медь дать? Ну, в кустари еще сгодятся, а большую домну задуть у них тямки не хватит. А гармахер нужен для чистовой меди! Кто им управлять будет? Тут знатоки нужны. А они на Урале и на Алтае на вес золота. Я бы по-другому все сделал. Да разве бы Киприян моему совету внял? Нет! Коль доверие у него потерял. Вот и катаюсь на малых делах: туда-сюда. А у меня силы девать некуда».
