Юрий Иванович Градинаров
Братья
Всем поколениям таймырцев
ПОСВЯЩАЮ
Глава 1
Конец октября. Примораживает. Потрескивает Енисей, схваченный льдом. Лед набирает толщину.
У берега сиротливо пригорюнились присыпанные снегом деревянные баржи, доставившие самосплавом с верховьев реки товары таймырским купцам для зимнего менового торга с инородцами, кочующими от Оби до Лены. Посудины доживают свой короткий век. По весне их разберут на тесины для кровли и обшивки изб.
В саженях пятидесяти от них, у двух майн, увитых надолбами льда, стоят собачьи упряжки с деревянными кадками на санях. Водовозы черпаками наливают в них воду для домашних нужд.
На стрежне – четверо рыбаков запускают под зеркало замерзшей воды деревянные шесты – норила с веревками для растяжки сетей. Хотят по перволедку свежего сига добыть!
А версты через две от них, в сереющих тальниках острова Кабацкого, копошатся с силками охотники на куропаток.
Со стороны села Потаповского мчат по реке две оленьи упряжки к купцам Сотниковым за порохом и свинцом.
Не пустует батюшка Енисей ни летом, ни зимой, являясь то водным, то ледовым трактом для жителей тундры.
На угоре курятся сизыми древесными дымками трубы дудинских изб и нескольких лабазов с картошкой, луком, чесноком да бочками с медом и соленьями. А в тундре где дымок – там и жизнь!
А с угора, до самой песчаной косы, катятся на санках неугомонные дети. Рядом – вездесущие собаки. Прыгают, трутся спинами, валят с ног малышню, лижут раскрасневшиеся ребячьи щеки. А детвора ласкает их словами, гладит их морды пуховыми рукавицами, укладывает на санки и норовит съехать с ними вниз.
Солнце, в ожидании полярной ночи, щедро отдает свой свет укрытой снежным ковром остывающей от лета земле.
Медленно и степенно, без крепких морозов и сильных пург, дородной купчихой входит в село Дудинское на целых девять месяцев полярная зима.
Здесь живут домовитые селяне: и сыты, и одеты, и обуты. За короткое комариное лето успевают и дровами запастись, и рыбой, и мясом, и грибами, и ягодами, и тушками диких гусей. Да и зиму встречают в шапках, шубах и торбасах из песцовых, волчьих или собачьих шкур. У каждой избы ладные поленницы, нарты белеют новыми полозьями, а в катухах – по десять – двенадцать ездовых собак.
Двери сенные обтянуты оленьими шкурами, чтоб не задувало. В окнах – стекла вместо пузырных оболочек и льдин. А кое у кого даже баньки пристроены, и чаще по-белому. От изб веет достатком и ухоженностью.
У купцов, братьев Сотниковых, лабазы забиты товаром. Приказчики суетятся оприходовать провизию, ружейные припасы, тюки ситца, сукна, кули с бисером, ящики со спичками, медные котлы, рыболовные дели, деревянные бочки и всякую всячину до ноябрьского аргиша с меновой торговлей по затундринским станкам.
Отец братьев, потомственный казак Михаил Алексеевич Сотников, в пору смотрителем хлебозапасных магазинов стал вдовцом после смерти жены при родах второго сына Петра.
Первый сын Киприян на одиннадцать лет старше брата и в отлучке отца становился для малыша и тятей, и мамой, и няней. Переживал отец за сыновей, оставляя их без взрослого догляду. Он не замечал, что Кипа взрослеет, как сказочный герой, не по дням, а по часам. А за ним тянется и Петруха. Старший и грамоте успел обучиться у дьячка. Сумели три казака и без материнских рук себя обиходить: и сыты, и умыты, и одежонка к лицу.
Малыш уже встал на ноги и тенью ковылял по избе за старшим братом. И первое в жизни слово пролепетал «Кипа», а не «тятя». Михаил Алексеевич восхищался привязанностью братьев друг к другу и в душе радовался, что они есть и будут неразлейвода.
Однажды, словно предчувствуя беду, он сказал Киприяну:
– Служба моя разъездная – на тысячу верст. Летом – Енисей опасен. Зимой – бездорожье, пурги, морозы. Беда всегда рядом. Не дай бог, она снова меня подкараулит. Ты как есть, так и будешь в ответе и за Петю, и за себя. Кто бы тебя затем ни звал: не соглашайся ни в сыновья, ни в пасынки. И с братом такжа. Сам грамоту разумеешь – и его обучи. Мое ремесло смотрителя ты уже освоил. К призыву назначит тебя атаман вахтером на один из участков. Поднатаскаешь в торге Петра. И держи его под твоим крылом, доколь на свое не станет, как птенец. Влей ему в душу доброту и уважение к людям.
Отец взял на руки подошедшего Петруху.
– И ты, несмышленыш, слушай! Деньги у нас есть. Бедность, думаю, не коснется вас. А невзгоды вряд ли обойдут стороной. Служить зачнете – казаками себя почуете. Ну, это я так! К слову, Кипа! Может, и я буду с вами, пока на ноги не станете.
Но беда накинулась на вдовца нежданно-негаданно. И не Енисей, не мороз, не пурга лишили его жизни. 26 февраля 1834 года урядник Туруханской казачьей станицы Михаил Сотников погиб в казенном доме вместе с семью инородцами при взрыве пороховой бочки. На куски разнесло всех, кто сидел за столом и чаевничал. Покойного отпел чернобородый священник Введенской церкви Диомид Анцыферов. Отпел без покаяния.
Киприян все свершил, как наставил отец. Сначала сам помытарился вахтером в низовье Енисея да на Хатанге-реке, брата держал приказчиком, учил разворотливости и предприимчивости. В свои девятнадцать Петр стал смотрителем хлебозапасного магазина на Тазовском станке, что северо-западнее Туруханска. А в 1855 году указом губернского правления Киприян был назначен смотрителем Дудинского участка, где вели торг девять казенных магазинов, расположенных по берегам Енисея, Хеты, Авама и Хатанги. В чине урядника, он со своими вахтерами вел надзор за обеспечением населения мукой, солью, порохом, свинцом, гильзами и другими товарами, за сохранностью казенного имущества, сбором денег, рухляди и ведением шнуровых книг. Свыше четырех тысяч инородцев и затундринских крестьян жили на его огромном участке.
*
Через три года службы Киприян добился перевода брата в Дудинское на должность главного пристава затундринских магазинов, построил огромный дом на две половины с торговой лавкой и начал, помимо службы, подторговывать вместе с Петром своим товаром.
Киприян Михайлович не по-казацки высок и строен. В покойную мать. Лицо светлое – луна в полнолуние. Голубые глаза под крыльями густых бровей лучатся добротой. Годы накатывались на братьев быстрее, чем волны на берег Енисея при шторме. От недавнего казачьего урядника остались лишь аккуратные соломенные усы с подусниками, как у енисейского губернатора, да отцовская шашка на стене. Казалось, кончился в нем казак. Теперь он купец второй Енисейской временной гильдии.
Под стать ему и брат. Ростом почти с него, да и красотой не обделен. Но поставь рядом – не скажешь, что они братья. Младший черноволос, временами безус, кареглаз. И голосом суровей. Людям мужавым кажется. Трубку по-стариковски курит важно и раздумчиво. Бороду и усы заводит лишь на темную пору, чтобы щеки в тепле держать. А чуть солнышко забрезжит в небе после полярной ночи – махом бреется. С января по октябрь румянцем сияет да девкам подмигивает. Даже став главным приставом, Петр по-прежнему прислушивался к советам Киприяна:
– Людей, Петруха, уважать треба. Нехай он пришлый иль тунгус. У кажного из них душа божья, а не оленья. Мы с тобой тут ради них поставлены, хоть и зашибаем лишнюю копейку. Не станет их – и нам здеся не место.
Старший брат замолкал, набивал табаком из кожаного кисета трубку, чиркал трутом и подавал младшему для растяжки тлеющую махорку:
– А ты ведь, Петруха, казак реестровый, гордость России. И земли наши Российские испокон века прирастали и хранились только казачеством. Ведь и Мангазею, и Таймыр, и Якутию кто открыл?
