Однако всласть поглазеть на все это великолепие мне не удалось. Течение быстро принесло наш корабль на якорную стоянку, которая, как гордо сообщил мне капитан, была известна в цивилизованном — он подчеркнул слово «цивилизованный» — мире как Золотой Рог, благодаря своему процветанию и богатству.
— На причале меня ждут мытари, чтобы проверить мой груз и взять с меня пошлину. Десятину отдам этим прожорливым негодяям в государственную казну. Но я попрошу их начальника, чтобы он послал кого-нибудь проводить тебя в имперскую канцелярию. Там ты и отдашь письмо, которое везешь. — Потом добавил многозначительно: — Тебе придется иметь дело с тамошними крючками, так что желаю удачи.
Мой выученный в монастыре греческий, как я скоро понял, заставлял людей лишь улыбаться либо вздрагивать. Так вздрогнул и дворцовый чиновник, принявший письмо Ибн Хаука от имени дворцового тайного приказа. Он заставил меня прождать целый час в унылой прихожей, прежде чем меня провели к нему. Как и предвидел Ибн Хаук, меня встретили с высочайшим чиновничьим безразличием.
— Оно будет присовокуплено к мемориям долженствующим порядком, — произнесло должностное лицо, коснувшись столь старательно начертанного письма Ибн Хаука кончиком пальца, словно оно было грязным.
— Пожелают ли мемории послать ответ? — вежливо спросил я.
Государственный чиновник скривил губы.
— Мемории, — сказал он, — изучают писцы имперского приказа записей. Они изучат письмо и решат, следует ли его просто сохранить в приказе или, если оно того заслуживает, передать хартуралию, — он заметил мое недоумение, — главному чиновнику. Он же в свою очередь будет решать, направить ли его дромосу в приказ иностранных дел или базилику, который возглавляет приказ тайных сношений. В обоих случаях потребуется одобрение секретариата и, конечно, согласие самого начальника, прежде чем вопрос об ответе будет выдвинут на обсуждение.
Его ответ убедил меня в том, что долг мой по отношению к Ибн Хауку совершенно выполнен. Его письмо увязнет на многие месяцы в имперских приказах.
— Не могли бы вы сказать, где мне найти варягов, — рискнул я.
На мой устаревший греческий секретарь презрительно выгнул бровь.
— Варягов, — повторил я. — Стражей императора.
Последовало молчание, он раздумывал над моим вопросом, и вид у него был такой, словно он почуял дурной запах.
— А, ты имеешь в виду императорские винные бурдюки, — ответил он. — Этот сброд пьяниц и варваров. Понятия не имею. Спроси у кого-нибудь еще.
Было совершенно ясно — он знает ответ на мой вопрос, но не собирается мне помогать.
Больше повезло мне с каким-то прохожим на улице.
— Иди по этой главной улице, — сказал он, — мимо портиков и аркад из лавок, пока не дойдешь до Милиона — это колонна с тяжелой железной цепью вкруг основания. Над ней есть купол, стоящий на четырех колоннах, больше похожий на перевернутую миску. Ты его не пропустишь. Это место отсчета всех расстояний в империи. Пройди мимо Милиона и сразу же поверни направо. Там ты увидишь большое здание, похожее на тюрьму, что и неудивительно, потому что оно и было тюрьмой. А теперь там стоят императорские стражи. Если заблудишься, спрашивай Нумеру.
Я пошел в указанном направлении. Вполне понятно, отчего я разыскивал варягов. В этом огромном городе я никого не знал. В мошне у меня было немного серебряных монет от щедрот Ибн Хаука, но они скоро будут потрачены. А единственными северянами, о которых мне точно было известно, что живут они в Миклагарде, были дружинники императорской личной охраны. Они прибывали из Дании, Норвегии, Швеции и некоторые — из Англии. Многие, как отец Ивара, когда-то служили в Киеве, прежде чем отправиться в Константинополь и проситься в императорскую охрану. Мне пришло в голову, что я тоже, пожалуй, могу попроситься в нее. В конце концов, служил же я у йомсвикингов.
Я и не подозревал, что намерения мои были столь же неуклюжи и причудливы, как мой греческий, однако даже в этом городе церквей Один присматривал за мной.
Наконец я добрался до Нумеры, и как раз в это время какой-то человек появился из двери варяжского общежития и зашагал через просторную площадь прочь от меня. Он явно был из варягов. Это было очевидно по росту и ширине плеч. Он на целую голову возвышался на толпой горожан. Они были невысокие, стройные, с темными волосами и оливковой кожей и одеты в обычную греческую одежду — свободные туники и штаны у мужчин, длинные развевающиеся платья и покрывала у женщин. А этот был в красной рубахе, и еще я заметил рукоять тяжелого меча, висящего у него на правом плече. А длинные светлые его волосы свисали на шею тремя косами. Я смотрел ему в спину, когда он шел сквозь толпу, и тут мне почудилось в нем что-то знакомое. То была его походка. Он шел как корабль, который покачивается и вздымается на волнах. Суетливые горожане расступались, давая ему дорогу. Они походили на реку, обтекающую скалу. И тогда я вспомнил, где я уже видел эту походку. У одного-единственного столь статного человека была столь размеренная поступь — и это был единоутробный брат Греттира, Торстейн Дромунд.
Я бегом припустился за ним. Совпадение казалось столь невероятным, что я не дерзнул вознести благодарственную молитву Одину на тот случай, если я ошибся. Я был по-прежнему в арабском платье, подаренном мне Ибн Хауком, и в глазах прохожих я, наверное, представлял собой странное зрелище — светловолосый варвар в развевающемся хлопчатом одеянии, грубо пробивающийся сквозь толпу в погоне за императорским стражем.
— Торстейн! — крикнул я.
Он остановился и обернулся. Я увидел его лицо и понял, что принесу Одину благодарственную жертву.
— Торстейн! — повторил я, подойдя ближе. — Это я, Торгильс, Торгильс, сын Лейва. Я не видел тебя с тех пор, как мы с Греттиром остановились на твоем хуторе в Тунсберге по дороге в Исландию.
На мгновение Торстейн оторопел. Видно, его сбила с толку моя сарацинская одежда и мое загорелое лицо.
— Клянусь Тором и его козлами! — пророкотал он. — Да это и впрямь Торгильс. Что ты здесь делаешь? Как попал в Миклагард?
Он хлопнул меня по плечу, и я вздрогнул — ладонь его угодила как раз по ране, оставленной ножом Фрогейра.
— Я приехал только сегодня, — ответил я. — Это долгий рассказ, но я попал сюда через Гардарики и вдоль по рекам с торговцами пушниной.
— Но почему же ты один и в самом городе? — спросил Торстейн. — Речных торговцев не впускают в город, если только их не сопровождает чиновник.
— Я прибыл как гонец от одного посланника, — сказал я. — Как я рад тебя видеть!
— Я тоже, — искренне отозвался Торстейн. — Я слышал, что ты, вернувшись в Исландию, стал побратимом Греттира. Значит, и мы с тобой связаны. — Он осекся, радость его как будто угасла. — Я иду на смену в дворцовую караульню, но у нас есть время выпить по стакану вина в таверне, — и, как ни странно, он схватил меня за руку и чуть ли не потащил с открытой площади под укрытие, в аркаду.
