— Ну и что люди на это ответили? — спросил снова Пожарский.
— Сначала многие, особенно из лучших людей, сомневались, — ответил один из купцов. — Особенно стряпчий Иван Биркин разорялся. Обидно ему показалось, Господь Минина избрал, а не кого-нибудь из более достойных, вроде его самого. Вот он и начал кричать, что не верит Козьме. Тут посадские вступились за своего старосту: «Зато мы верим! Он никогда не кривил, всегда честным был. А ты, Ивашка, Тушинскому вору служил». Тут Минина протопоп Савва из соборной церкви поддержал, призвал всех стать за веру. Так мы и решили — будем ополчаться!
— Молодцы, истинно молодцы! — воскликнул Дмитрий. — Как это у вас говорится: «Нижегородцы — не уродцы. Дома каменные, люди железные!»
— Запомнил, князь? — удивился Болтин.
— А как же таких воинов забыть?
— Да вот только воинов-то у нас маловато, — сокрушенно ответил Ждан. — Посадские люди не искусны в ратном деле, потому решили клик кликать по вольных служилых людей.
— А где такую большую казну возьмете?
— Сбор начали. Уже две тысячи пятьсот человек посадских, каждый третью деньгу отдал, всего тысячу семьсот рублев набрали. У Минина было накоплено триста рублев, так он сто отдал. А одна вдова десять тысяч отдала в сбор, а себе оставила всего две.
Пожарский порывисто приподнялся на постели:
— Великое дело творите, мужи нижегородские!
— И не только нижегородские! — ответил ему архимандрит печерский Феодосий. — Удивительно то, что по всей Руси соблюдается пост во имя очищения! И не по повелению Церкви, а во исполнение воли Божьей! Это откровение свыше явилось благочестивому человеку по имени Григорий у нас, в Нижнем Новгороде. Велено было ему это Божие слово проповедовать по всей Руси. Этот Григорий сподобился страшного видения в полуночи: будто снялась с его дома крыша, и свет вечный облистал комнату, куда явились два мужа с проповедью о покаянии, очищении всего государства нашего! Сказывают, будто и во Владимире было такое же видение. И после этого во всех городах всем православным народом приговорили поститься, от пищи и питья воздержаться три дня даже и с грудными младенцами. И по приговору, по своей воле христиане постятся: три дня — в понедельник, вторник и среду ничего не едят и не пьют, а в четверг и пятницу — едят сухо…
— Воистину — то диво дивное! — перекрестился Пожарский, а следом и гости.
Князь опустил голову, задумался, потом твердо сказал:
— Спасибо вам, гости дорогие, за вести добрые. Верьте, что как только силу почувствую, буду я в вашем ополчении, буду сражаться за землю Русскую.
Гости поклонились в знак благодарности, однако уходить не спешили, переглядывались и перешептывались.
Пожарский понял это по-своему:
— Относительно моего имущества не сомневайтесь: не то что треть, а больше отдам!
Ждан Болтин торжественно произнес:
— Видно, мне выпала честь произнесть главную весть!
Князь вновь приподнялся на подушках:
— Что такое? Аль вы еще не все сказали?
— Нет! Не сказано главное!
— Главное? — занедоумевал князь.
— Да, главное. Весь нижегородский мир просит тебя, Дмитрий Михайлович, стать во главе нашего ополчения!
Князь не поверил своим ушам, переспросил:
— Во главе? Мне?
Гости дружно встали и поклонились ему до земли. Рука Пожарского внезапно задрожала, он ухватился ею за нательный крест, а на щеках появились предательские слезы. Чтобы скрыть их, он опустил голову на грудь, потом выдавил:
— Благодарю вас и весь мир нижегородский за столь высокую честь, которой недостоин! Да и взаправду: много есть мужей, которые выше меня по месту своему возле престола царского.
Болтин бросил с вызовом:
— Конечно, есть и повыше, да только где они все? У престола Жигимонта либо у престола нового самозванца! Ты один, князь, всегда прямил только государям законным, всегда честь свою и слово блюл и воинскую славу себе только в правом деле стяжал! Не думай, люди все видят и знают!
Пожарский неожиданно тяжело понурился:
— Неужто никого из бояр нет, чтобы изменой себя не запятнал?
— Назови сам…
Дмитрий, знавший всех придворных, мысленно перебрал их поименно и лишь тяжело покачал головой.
— Нет, что-то не упомню…
— Мы не торопим тебя, князь-батюшка! — снова продолжил Болтин. — Нам ли не знать, коль тяжело это великое дело! Но отказываться тебе никак нельзя.
— Вся земля Нижегородская тебя просит! — поклонились купцы.
— Точно ли вся земля? — спросил Пожарский. — Давайте договоримся так: пусть все нижегородцы, от мала до велика, подпишут приговор стоять заодно, за правду неподвижную! И пусть этот приговор привезет мне Козьма Минин, как выборный человек всей земли вашей. Тогда-то мы и обсудим, как действовать далее.
Когда гости удалились, в комнату Дмитрия вошла Мария Федоровна.
Пожарский тревожно взглянул на нее:
— Слыхала, матушка, зачем гости приезжали?
— Не слыхала, да сердцем поняла!
— Ну и что скажешь? Благословляешь ли?
Та приникла губами ко лбу князя:
— Сынок мой ненаглядный! Что я могу сказать? Разве что: тебе исполнилось тридцать три года. То возраст для великих деяний. Не гости нижегородские, тебя Бог позвал Россию, нашу матушку, из беды вызволить.
Через несколько дней к Пожарскому прискакал Козьма Минин. Был он намного старше князя, но столь же высок и широкоплеч. Он попытался было отвесить встречавшему его на крыльце хозяину земной поклон, но тот властно удержал его за плечо:
— Вот это не надобно. Коль мы оба поставлены на ополчение, поклоны друг другу бить — делу помеха!
— Так ты же меня поставил?
— А разве нижегородцы тебя не избрали всем миром? — насупился Пожарский.
— Избрали…
— То-то же. Пошли в дом.
Усадив гостя в горнице в передний угол, князь без проволочек спросил:
— Приговор привез?
— Привез…
— Все ли подписали?
— Сначала те, что из лучших, колебались, да их собственные дети стыдить начали.
— А что так?
— Так ведь чем больше деньжат, тем жальче с ними расставаться.
— Это точно. Давай грамоту, прочитаю.
Минин протянул свиток.
— Сам-то внимательно читал? Нет ли каких уверток? — поинтересовался Пожарский, разворачивая свиток.
Староста неожиданно понурился:
— Не обучен я грамоте. Так что хотя сам и сочинял, а читать не читал…
— Это плохо! — строго сказал Пожарский. — А счет знаешь?
Минин лукаво улыбнулся:
— Обязательно. Чай, сызмальства торговлишкой занимаюсь.
— Ну, это важнее! — засмеялся и Пожарский. — Мы ведь теперь с тобой два сапога — пара! Мое дело — ратное, а твое — хозяйство вести: деньги собирать и смотреть, чтоб каждая копейка рачительно использовалась, а мздоимцев чтоб духу не было. Согласен? Давай-ка я приговор прочитаю.
