— Что вы делаете, друг мой? — перебил его де Ту. Он ошибается, господа, мы не отказываемся от мученичества, ниспосылаемого нам богом, мы сами требуем его.
— Но разве нужны вам эти постыдные пытки, чтобы войти в царство небесное? — спросил Сен-Мар.— Ведь вы и так мученик, добровольный мученик дружбы! Господа, я один могу знать важные тайны; они известны лишь руководителю заговора: прошу подвергнуть меня одного допросу с пристрастием, если с нами полагается обращаться здесь, как с самыми гнусными злодеями.
— Как милости прошу у вас, господа, — молвил де Ту, — не лишайте меня страданий, какие должен претерпеть и он; не для того я последовал за другом, чтобы покинуть его в этот неоцененный час и не сделать всего от меня зависящего, дабы войти вместе с ним в райскую обитель.
Во время этого спора Лобардемон и Жозеф тоже вступили в пререкания: Жозеф был против допроса с пристрастием, опасаясь, как бы пытки не заставили Сен-Мара рассказать о его недавнем посещении; Лобардемон же считал, что смерти узников мало для полноты его торжества, и настоятельно требовал пыток. Судьи окружили двух тайных советчиков великого министра и внимательно слушали их; сочтя, однако, по некоторым признакам, что капуцин пользуется большим влиянием, чем судья, они стали на его сторону и единодушно высказались против пыток, тем более что Жозеф сказал в заключение, понизив голос:
— Мне известны их тайны: эти тайны нам не нужны, — они бесполезны, да и нити их ведут слишком далеко. Господину обер-шталмейстеру остается выдать только короля, а его другу — королеву; о таких вещах лучше не знать. К тому же они ничего не скажут; я хорошо их изучил: один будет молчать из гордости, другой — из благочестия. Оставим их в покое: пытки их искалечат, обезобразят; они не смогут идти, и это испортит всю церемонию; их надобно поберечь, чтобы они достойно предстали перед народом.
Последнее соображение одержало верх; судьи удалились для совещания с председателем суда. Выходя из темницы, Жозеф сказал Лобардемону:
— Я дал вам вволю натешиться здесь; теперь вы позабавитесь, совещаясь с остальными судьями, а потом допросите трех заключенных в Северной башне.
То были трое судей Урбена Грандье.
Сказав это, он громко расхохотался и вышел последним, толкая перед собой ошеломленного докладчика.
Едва только мрачное судилище удалилось, как Граншан, освобожденный от двух своих телохранителей, бросился к Сен-Мару и схватил его за руку.
— Во имя неба, ваша светлось, идемте на террасу. — сказал он, — и я кое-что вам покажу: во имя вашей матушки, идемте…
Но в эту минуту дверь отворилась, и на пороге появился престарелый аббат Кийе.
— Дети мои, несчастные мои дети! — воскликнул старец, плача. — Увы, почему меня допустили к вам только сегодня? Дорогой Анри, ваша матушка, ваш брат и сестра — здесь, они скрываются неподалеку…
— Замолчите, господин аббат, — прервал его Граншан. — идемте на террасу, ваша светлость.
Но старик-священник продолжал обнимать своего воспитанника и не давал ему ступить ни шагу.
— Мы надеемся, мы очень надеемся на помилование.
— Я откажусь от него, — ответил Сён-Мар.
— Мы уповаем только на милость божью,— проговорил де Ту.
— Замолчите, — сказал опять Граншан, — судьи идут.
В самом деле, дверь опять отворилась перед зловещей вереницей судей, среди которых недоставало Жозефа и Лобардемона.
— Господа, — воскликнул славный аббат, обращаясь к комиссарам, — я счастлив сообщить вам, что прибыл из Парижа и что никто не сомневается там в помиловании всех заговорщиков. Я видел у его величества самого герцога Орлеанского, а что до герцога Буйонского, то его показания благоп…
— Молчать! — крикнул лейтенант шотландской гвардии Сетон.
И все четырнадцать комиссаров, войдя в комнату, снова заняли свои прежние места.
Когда господин де Ту услышал, что зовут повытчика лионского парламента, чтобы огласить приговор, он поддался одному из тех порывов религиозного восторга, которые наблюдались лишь у мучеников и святых перед лицом смерти: и, сделав несколько шагов навстречу этому чело пеку, он воскликнул:
— Quam speciosi pedes evangelizantium pacem, evangelizantium bona![46]
Затем он взял Сен-Мара за руку и, по установленному обычаю, стал на колени с непокрытой головой, чтобы выслушать приговор. Д'Эффиа продолжал стоять, но никто не посмел его приневоливать.
Приговор был составлен в следующих выражениях:
Между генеральным королевским прокурором, истцом по делам об оскорблении величества, с одной стороны;
И господами Анри д'Эффиа де Сен-Маром, обер-шталмейстером Франции, от роду двадцати двух лет, и Франсуа-Огюстом де Ту, членом королевского Совета, от роду тридцати пяти лет, заключенными в замке Пьер-Ансиз близ Лиона, ответчиками и обвиняемыми, с другой стороны.
На основании чрезвычайного следствия, произведенного вышепоименованным генеральным королевским прокурором по делу названных д'Эффиа и де Ту, показаний, допросов, признаний, отрицаний, очных ставок, а также подлинного текста договора, заключенного с Испанией; принимая во внимание:
1. Что тот, кто посягает на особу королевских министров, считается по древним законам и конституциям императоров виновным в оскорблении величества;
2. Что, согласно третьему ордонансу благочестивого короля Людовика XI, всякий, кто не доносит о заговоре против государства подлежит смертной казни;
Комиссары, наряженные его величеством, признали вышеназванных д Эффиа и де Ту виновными в оскорблении величества, а именно:
Вышеназванного д'Эффиа де Сен-Мара в заговорах, преступных замыслах, союзах и договорах, заключенных им с чужеземцами против государства;
Вышеназванного де Ту в том, что он знал об этих деяниях.
В наказание за каковые преступления подсудимые приговариваются к лишению всех званий и прав и к смертной казни посредством отсечения головы на эшафоте, который и будет воздвигнут на площади Терро в здешнем городе;
Объявляется, что все имущество осужденных, движимое и недвижимое, конфискуется и поступает в королевскую казну; а имущество, дарованное королем им лично, также возвращается оной по изъятии из него суммы в шестьдесят тысяч ливров на дела благотворительности.
Выслушав приговор, г-н де Ту воскликнул громким голосом:
— Слава тебе, господи, слава тебе!
— Смерть никогда меня не страшила, — спокойно молвил Сен-Мар.
Тогда, согласно правилам, г-н де Сетон, лейтенант шотландской гвардии, шестидесятишестилетний старик, заявил, что передает узников в руки г-на Томе, старшины лионских купцов, и взволнованно простился с ними; его примеру последовали все стражники, которые молча, со слезами на глазах, подходили к осужденным.
